Григорий Медынский - Повесть о юности

— По какому такому Бродвею?

— Ну, ребята улицу Горького так зовут.

— Какая гадость!

— Так это же в шутку, Полина Антоновна! — с невинной улыбкой успокоил ее Саша. — А насчет кафе — это ребята врут! Это окончательно врут!

Зашла Полина Антоновна к Саше домой, поговорила с его бабушкой. Родители Саши были в длительной командировке, где-то на Крайнем Севере. Сашу они с собой не взяли, оставили его с бабушкой — заканчивать школу. В прошлом году бабушка была довольна внуком, а в этом — чуть не плакала от него.

— Совсем отбился от рук! Не знаю, что делать, — жаловалась она Полине Антоновне. — Вижу, берет какую ни на есть книжку и ложится, простите меня, старую, кверху пузом на диван. «А уроки?» — спрашиваю. «У меня, говорит, сегодня настроения нет». — «Ты ведь двойку получишь!» — «Ну, как-нибудь не получу». Это он-то мне отвечает. А получит двойку — ему опять все равно! «Теперь, говорит, по крайней мере настроение будет отвечать!» А то приходит и докладывает: «Ну вот, а ты говорила! Пять получил!» — «Пять-то ты, может, и получил, а все одно это не учение». Это я ему говорю. Так и воюю с ним!.. Я уж писала туда, своим, да что они из такой дали письмами сделают? Тут нужно… Теперь только нельзя того, что нужно!.. Ну что я с ним без ремня сделаю?

— Ну, знаете! — Полина Антоновна улыбнулась. — О ремне-то уж пора забывать!

— Вот то-то и плохо! Раньше-то ребята как росли? Бога боялись! Городового боялись! Отца боялись! А теперь кого они боятся? А может человек так жить, чтобы никого не бояться?

— Нужно, чтобы он понимал, а не боялся! — ответила Полина Антоновна.

— «Понимал!..» — недоверчиво повторила старуха. — Без страха тоже нельзя… А если он не понимает?

— Добиваться нужно!

— А если не добьешься?

— Значит, еще добиваться нужно!

— Ох, не знаю!.. — вздохнула бабушка. — Не моей старой головы это дело, а что-то тут не так!.. Я по своему лоботрясу смотрю: каждый вечер уходит! «Ты куда»? — спрашиваю. «Я, бабушка, к товарищу!», «У нас, бабушка, кружок!», «У нас, бабушка, собрание!» — «Какое ж это, говорю, учение — одни кружки да собрания? Раньше бывало…» — «Раньше, бабушка, буржуазная школа была, зубрежка да долбежка, а у нас…» Вот так крутит мне голову, махнешь рукой: шут с тобой, живи, как хочешь! Своя уж голова на плечах! Мы-то раньше в эти годы уж в услужении были, а тут вокруг него, как курушка возле глупого цыпленка, кружись!

Полина Антоновна взяла у бабушки адрес родителей Саши и написала им письмо.

Между тем к Полине Антоновне все чаще и чаще поступали тревожные сигналы о Сухоручко — о его второй жизни, которая развивалась вне школы.

Миша Косолапов, например, рассказал, что Сухоручко приглашал его с баяном играть на какой-то новой вечеринке. Он не пошел, но вечеринка все-таки состоялась. Участвовали в ней новые друзья Сухоручко, из другой школы, а может и не из школы, и новые, «совсем не наши девочки». Кто-то видел, как он садился с девушками в такси.

Вся беда была в том, что Полина Антоновна никак не могла найти поддержки в семье. «О-очень крупный работник министерства» то был занят, то уезжал в командировку и в школу не показывался. Он был своего рода жупелом, которым в решительные минуты козыряла его супруга. Сама же она после той первой вечеринки разобиделась на Полину Антоновну и не хотела с ней разговаривать. В школу она явилась только по вызову директора и продолжала держаться по-прежнему непримиримо.

— А что тут особенного? Это все знакомые молодые люди. Один двоюродный брат Эдика, сын знаменитого кинорежиссера, лауреата, другие — товарищи Эдика по прежней школе и вообще… очень воспитанные, обходительные молодые люди… Собираются они дома, в семье. И почему молодежи не потанцевать, не повеселиться? Девочки?.. Бывают и девочки. Ну, какое же веселье без девочек? Что тут особенного? Молодость!

— Смотрите! — предупредил директор. — Сеете ветер — пожнете бурю.

И «буря» действительно надвигалась. Лишенный дома всякого контроля, почувствовав, что в конфликте со школой мать стала на его сторону, Сухоручко все больше наглел. Он уловил ноту, взятую матерью, и усвоил такой же тон:

— Ко мне придираются!.. Полина Антоновна меня просто не любит. У нее есть свои любимчики, а мне она ставит двойки за то, что я не хочу лебезить перед ней!.. Варвара Павловна не умеет объяснять. Скучно и ничего не поймешь!.. Зинаида Михайловна очень уж все разжевывает! Уже все понятно, я сам выводы делаю, а она все жует, все жует!..

Мамаша принимала это за чистую монету и, рассказывая отцу о делах сына, бранила то одного учителя, то другого. Она не знала, что ее сын стоит в это время за дверью в своей комнате и слушает. Впрочем, если бы и знала, то, пожалуй, не сбавила бы тона. Отец, переодевшись в шелковую пижаму, слушал и качал головою.

— Безобразие! Безобразие!

— Я, говорит, тридцать лет работаю! — повторяет Лариса Павловна слова Полины Антоновны.

— Бывает, и больше работают, а потом под суд идут! — авторитетно заявляет отец.

— А сама не может как следует объяснить детям! — продолжает мать. — К урокам не готовится. Раньше, бывало, в прежней школе, там все объясняли. Докажут какую-нибудь теорему, повторят несколько раз, а потом спрашивают. А эта сама не подготовится и новую теорему заставляет доказывать мальчиков.

— Безобразие! — возмущается отец. — Сидят не на своих местах, получают государственные деньги… Безобразие!

А на другой день, развалясь с томным видом на парте, сын прослушивает с пятого на десятое объяснение учителя и вдруг заявляет:

— А я не понимаю!..

В классе раздается смех. Учитель растерянно оглядывает учеников: в чем дело? Почему материал, который он так хорошо подготовил и как будто бы так ясно изложил, непонятен? И что ему теперь делать? Начинать сначала или…

Но в это время поднимается новый староста, Игорь Воронов, и говорит:

— Эй, ты! Не мешай!

Сухоручко молча пожимает плечами: ну, мол, как угодно! Дело ваше!

Обострялись отношения с Сухоручко и у Полины Антоновны. Она не рассчитывала, что тот разговор у нее на квартире может сразу повлиять на Сухоручко. Но на какой-то отзвук в нем она все-таки надеялась, и ей было очень больно, грустно и обидно, когда никакого отзвука она не уловила. Сухоручко мучил ее больше и глубже, чем он сам предполагал. Она не могла освободиться от мысли, что за его нравственный облик, кроме семьи, в которой она видела главный корень зла, отвечает она, классный руководитель, воспитатель, и что никто с нее этой ответственности не снимал. В то же время она чувствовала свое бессилие и в конце концов простую человеческую неприязнь к этому ученику — неприязнь, которую ей было очень трудно преодолеть.

Она, выросшая в труде и честности, не выносила бездельников, рассчитывающих прожить жизнь за чужой счет, не выносила людей лживых, криводушных, лишенных совести и была по отношению к ним беспощадна и нетерпима.