Николай Богданов - Один из первых

— Нет, брат, так жить нельзя! — говорил отец.

— Сам знаю. Невмоготу, вот дошло! — И дядя резал себя ладонью по горлу.

— Значит, нужно иначе!

— А как иначе? Хорошо тебе рассуждать — ты восемь часов отработал и получай денежки… а я хоть день и ночь буду стараться, а со своих трёх полос, как ни вертись, только на хлеб да на квас соберу! Ты в новом пиджаке — я в драной рубахе; ты в ботинках — я в лаптях; ты человек… у тебя все права, а я кто?

Дядя Никита очень сердился. Сердился и отец:

— А почему сохой пашешь, по старинке? Почему плуг у твоего дома заржавленный лежит?

— Плуг? Да разве его одна кляча потянет? Тут нужно двух коней!

— Ну, так и запрягай пару!

— А где они у меня? Разве на моих трёх полосках двух коней прокормишь? Хорошо Трифону Чашкину — у него одиннадцать едоков, значит, и надел земли много больше… Вот у него и табун коней, и плуги, и жнейки. С такой силой он и чужую землю прихватывает. У кого исполу пашет, у кого в аренду берёт… Да за прокат жнеек, молотилок опять же дерёт! Чего я против него стою, хоть я и бывший будёновец, а он бывший дезертир! Землю-то отвоевал у белых гадов я, а пользуется ею Тришка — кулак.

— Сам виноват. Надо сообща, а не в одиночку бороться!

— Это у вас на фабриках да заводах профсоюз, народ дружный, а у нас деревня, каждый сам по себе.

— А почему же ты сам по себе? Партия советует вам, беднякам: объединяйтесь в товарищества, обрабатывайте землю коллективно, совместно.

— С кем это вместе?

— Ну, вот кто у тебя в соседстве, кому так же трудно?

— Ну, вот Дарье. Куча детей, а мужик безногий, под Перекопом весь израненный. Не работник. Земли-то ей привалило много, на девять едоков, а справиться не может. Тришке исполу отдаёт… Грабит её кулак.

— Ну так вот, надо вам с ней объединиться. У неё конь да у тебя конь, вот вам и парная упряжка для плуга.

— С ней? Объединиться? — зло расхохотался дядя Никита. — Да ведь она баба!

— Ну так что ж, что баба? Разве у нас при советской власти не все равны?

— Да ведь силы-то не равны: у меня мужичья, у неё бабья. Какие же мы товарищи?

— Ну, ты действительно мужик! Ум у тебя медвежий! — сердился отец. — У нас ведь на производстве тоже не все равны, кто посильней, кто послабей; есть мужчины, есть и женщины, а в общем труде все работаем хорошо и всем польза!

Я постоял, послушал спор старших, ничего в нём тогда не понял и решил вмешаться:

— Эй, рыбаки, рыба удочки утащила!

Какая-то рыбина, пока братья спорили, схватила наживку, потянула; удочка упала в воду и очутилась в омутке. Отец громко вскрикнул. В нём проснулся рыбацкий азарт, и он прямо в одежде хотел лезть в воду.

Дядя Никита расхохотался, ухватил его за пиджак и полез сам, прямо в лаптях. Ухватив удилище, он передал его отцу. И тот с удовольствием вывел красавца окуня. Полосатого, глазастого, сердито взъерошенного, словно и ему надоел непонятный спор братьев и он со зла утащил удочку, не в силах дожидаться, когда они займутся настоящим ужением.

Это происшествие прекратило спор. Дядя Никита, подцепив за жабры окуня, понёс его домой, своим показать, а мы с отцом остались, чтобы ещё такого же поймать.

Но окуни здесь были не такие дураки, чтоб попадаться один за другим. Только пескари ловились запросто.

Впрочем, отец и этим был доволен.

— Ну, нравится тебе здесь? Хорошо в деревне, а? Смотри, красота какая! Лес шумит, речка журчит… Привольно дышится! Вот так бы и жил здесь да рыбку ловил. А, неплохо?

— Папа, а почему дяде Никите здесь плохо? — спросил я.

Отец сразу умолк и сдвинул брови.

— Тебе это ещё не понять. Тут большая политика…

— А разве я не пионер? Разве я не должен разбираться в политике?

— Видишь ли, — сказал отец усмехнувшись, — я ещё сам не разобрался, что здесь, в деревне, за политика. Вижу только одно: живут в Лыковке бедняки неважно, кулак их теснит… И надо, чтобы рабочий класс беднякам помог!

— Мы рабочий класс, папа?

— Да!

— Так давай поможем!

При этих горячих словах моих отец улыбнулся:

— Очень ты быстр на словах, а на деле так помог, что у дяди Никиты в одну ночь конь отощал… Не доверит он тебе больше водить его в ночное.

— А тебе доверит, папа?

— Мне-то, конечно, доверит.

— Ну, тогда съездим, съездим, папа, в ночное, — обрадовался я, — очень прошу!

— Это почему же так? — поднял густые брови отец.

И тут я рассказал про всё, что произошло в ночном. Как неведомая сила загнала в болото коней.

— Ах, черти! — усмехнулся отец, и синие глаза его потемнели.

— Ты думаешь, что это была нечистая сила?

— Несомненно, — ответил отец, — а вот какого она сорта и как выглядит, это надо узнать. В этом надо разобраться!

Хитроватые огоньки загорелись в его глазах. Он тут же смотал удочки, подхватил ведёрко с уловом и сказал:

— Пошли!

Оставив дома рыболовные снасти, отец взял корзиночку для грибов, суковатую палку, оставшуюся ещё от дедушки, кликнул собачонку Тузика, и, миновав околицу, мы ни у кого не вызвали любопытства.

Только какой-то старик проводил нас взглядом, высунув бороду из-за забора. Странный был этот забор. На его острых кольях торчали лошадиные черепа и один коровий или бычий, с рогами.

— Пчельник, — объяснил отец, — а черепа — это не для страху, а для удобства пчёл. В них пчелиные рои любят прививаться. Этому деду, — шепнул он, — поди сто лет. Когда я ещё маленьким был, помню его белую бороду и чёрные глаза… Крепка порода Пашкиных!

Путь в ближайший лесок пролегал как раз мимо грязного болота, куда вчера какая-то неведомая сила загнала коней. Отец стал обходить болото по кругу, внимательно оглядывая траву, и вдруг остановился:

— Иди-ка сюда. Не видишь ли ты следы подков?

Я разглядел, что местами трава была выворочена с корнем и на ошмётках земли явно отпечатались полумесяцы подков.

— Вспомни, были ли у кого из ваших ребят подкованные кони? Едва ли. Здесь на всю деревню подкованные кони только у кулака Трифона Чашкина; он батраков в извоз в город недавно посылал… А к жнитву они вернулись. Сынишка его, Гришка, был с вами в ночном?

— Как, разве Гришка сын кулака?

— А ты не знал?

— Да ведь он же в драных штанах!

— Вот ты чудак какой! Это же кулацкая жадная манера: в будни — в драном, а в праздник — паном. Вот погоди, увидишь, как в праздник Гришка разрядится!

Сердце так и упало. Хорошо, что не выдал я Гришке свою заветную тайну!

— Значит, не было с вами Гришки… Так, так, — сказал отец. — И батраки его не были… Теперь пойдём посмотрим, есть ли такие же следы там, у вашего костра.

К разрушенному барскому поместью проделали путь по перелескам. По дороге набрали грибов. Когда подошли к развалинам, отец вспомнил про старину: