Ирена Юргелевич - Чужой

Бабушкин гнев как рукой сняло.

— Юлюсь, — сказала она ласково, как маленькому. — Юлюсь! Ну что ты?

Ах, как коварно такое неожиданное участие! Оно способно сокрушить самое твердое мужское решение. Из-под опущенных век выкатилась слезинка и побежала по щеке, прокладывая новую светлую полоску.

Бабушка вынула платок и вытерла мокрую щеку.

— Ну, ну, — успокаивающе говорила она, заметив, что за первой слезой сейчас последует вторая. — Не плачь…

Юлек уткнулся лицом в ее сладко пахнущий солнцем, кухней и травами рукав. Она погладила его своей шершавой рукой, сухой и легкой, как древесная стружка.

— Или тебя кто обидел? Скажи бабушке, скажи…

— Бабушка… — глубоко вздохнул мальчик и умолк.

Нет, он не может сказать, нельзя. Тайна, которую он раньше хранил, как сокровище, теперь тяжким камнем лежит на сердце.

— Скажи мне, внучек! Может, придумаем, чем помочь твоему горю.

Нет, ничем нельзя помочь его горю, и поэтому Юлеку так невыносимо тяжело. Если бы хоть кто-нибудь мог ему все это объяснить! Мариан говорит, что Зенек вор, и очень рад, что он ушел. Но ведь Зенек спас ребенка, у него одного хватило на это смелости, он вел себя, как настоящий герой. И к Дунаю он хорошо относился, и дрался за него, и вообще. И Юлек так Зенека любил, так ужасно любил! Во всем Мариан виноват. Если бы не Мариан, Зенек жил бы себе да жил на острове, может, до самого конца каникул.

— Ну?

— Да ничего…

— Эх ты, дурачина! — качает головой бабушка.

Ведь несмышленыш совсем, пострел глупый, а упрям, как козел. Грызет его что-то, а он словечка не проронит. Бабушку это сердит, но желание хоть чем-нибудь утешить внука берет верх над гневом.

— Ну, иди умойся. А после завтрака я дам тебе яйцо, можешь себе сбить гоголь-моголь. Ладно?

— Ладно, — отвечает Юлек.

Гоголь-моголь не заменит ему потерянного друга, но все-таки это вкусная штука.

Можно слоняться по двору пятнадцать минут, ну полчаса… А потом что? До сих пор Юлеку всегда не хватало времени, а теперь оно тянется до бесконечности. С Марианом он больше не водится, да и вообще тот взял книжку и отправился в сарай. Там наверху есть чердак, набитый сеном. Это очень уютное местечко, и раньше, когда у ребят не вошло еще в привычку каждый день ходить на остров, приятно было посидеть там, особенно если шел дождь. С того дня, Как появился Зенек, чердак был забыт, они бегали на остров в любую погоду. А вот сегодня и солнце светит вовсю, а оба они, не сговариваясь, сидят дома.

Пойти, что ли, в огород, помочь бабушке полоть свеклу? На худой конец можно бы, но вдруг бабушка опять начнет приставать с расспросами?.. Почитать?.. Да какое тут чтение, когда голова пухнет от мыслей! Крутятся эти мысли и крутятся в голове, не дают покоя, и некому о них рассказать.

А может, пойти к Уле?. Раньше, если случалось какое-нибудь дело к девчонкам, Юлек прежде всего вспоминал Вишенку. Но сегодня все наоборот. Ведь это Уля хотела вчера задержать Зенека на острове, Уля, а не Вишенка.

Подходя к дому доктора, Юлек с некоторым беспокойством размышлял, что ответить Уле, если она спросит, зачем он явился. Другое дело, если бы он пришел с каким-нибудь поручением или новостью, тогда все ясно. Сказал: «приходи туда-то и туда-то» или «сделай то-то и то-то», и беги себе дальше. А сейчас вся штука в том, чтобы именно не бежать дальше, а остаться и поговорить. Как такие вещи делаются? Юлек очень боится сглупить, самолюбие у него очень чувствительное. А вдруг Уля рассмеется и даст ему понять, что он еще мал и ей с ним разговаривать не о чем?

Юлек насвистывает условный сигнал, но, обеспечивая себе почетное отступление, старается это делать как можно более небрежно: мол, иду себе мимо и свищу просто так, для собственного удовольствия. Он неторопливо идет вдоль забора, решив не останавливаться перед калиткой.

— Это ты, Юлек? — окликает его Уля, выглядывая из-за двери. Со ступенек террасы ей не видна дорога, загороженная кустом жасмина.

— Я.

— Заходи!

Уля возвращается к столику, за которым она дописывала свое письмо. Последние слова этого письма такие: «Зенек думает, что я не могла бы его понять, он считает, что я такая же, как все остальные счастливые дети. А на самом деле именно я и могла бы его понять, потому что мой отец тоже меня не любит. И тебя, мама, он тоже не любил». Уля быстро захлопывает тетрадку и бросает ее в ящик стола. Потом она спрячет ее на самое дно своего чемодана и запрет на ключ.

Тем временем Юлек вошел в калитку и идет по дорожке. Он старается держаться независимо и бодро, но Уля замечает, какая у него несчастная мордочка, как горестно опущены губы. Значит, и он не примирился с тем, что произошло, и он мучается. Уля чувствует, что этот мальчик, с которым до сих пор у нее, собственно, не было ничего общего, становится вдруг ей очень близким.

— Ты одна? — спрашивает Юлек (доктора в это время обычно дома не бывает, но лучше все же проверить).

— Одна. Садись.

Уля кивает на старый диванчик около столика, но мальчик, все еще не успевший опомниться от смущения, продолжает стоять у порога. Оба не знают, что сказать, хотя думают об одном.

— У меня есть для тебя канадская марка, — вспоминает Уля. — Я попросила у пани Цыдзик, ей сын из Канады прислал.

Юлек исследует марку и деловито говорит, что может ее взять. Положил марку в записную книжку — и опять не знает, о чем говорить.

— Что ты будешь сегодня делать?

— Не знаю. Ничего.

— А где Мариан?

— Я с Марианом не разговариваю! — взрывается вдруг Юлек. Хватит с него этой дурацкой болтовни ни о чем! Сейчас он выложит все, что накипело на сердце! — Слушай, Уля!

— Ну?

— Зенека, наверно, кто-нибудь подговорил или заставил, правда? Ведь могло так случиться? — с надеждой допытывается он. — Правда ведь могло?

Ему так нужно, чтобы поведение друга оправдывалось смягчающими обстоятельствами! Уля, которая сперва было решила скрыть вчерашнюю встречу с Зенеком, тихо говорит:

— Зенек украл потому, что ему нечего было есть.

— Нечего есть? — В глазах Юлека испуг и удивление. — Как это — нечего?

— У него не было денег, чтобы купить себе поесть, — мягко объясняет девочка. — Ему не хватило, понимаешь, потому что он очень долго ездил.

— Откуда ты знаешь?

— Я с ним говорила. Он вчера вечером приходил сюда. Чтобы сказать мне это.

— Тебе? — Юлека охватывает горькая зависть. — Почему именно тебе?

Уля хорошо понимает, как ему обидно, и ей хочется утешить мальчика.

— Видишь ли, — говорит она тоном взрослого, рассудительного человека, который терпеливо делится с ребенком своими догадками, — наш дом стоит немного в сторонке. К тебе он пойти не мог — его бы обязательно кто-нибудь заметил.

— Это верно! — Лицо Юлека светлеет. — Если б он пришел к нам, его бы увидели Квятковские. Знаешь, те, напротив.