Б. Травен - Поход в Страну Каоба

Мальчик провел в нерешительности еще несколько часов и в конце концов развьючил мулов, разнуздал лошадь и пустил животных пастись. Он кое-как уложил поклажу под пальмовым навесом, разжег костер и принялся варить бобы, рис, вяленое мясо и кофе. И в этот момент появился дон Ансельмо и ничком упал у костра. Мальчик пододвинул ему седло, чтобы он мог на него опереться, и дал горячего кофе.

— Дон Ансельмо! Что с вами случилось? — спросил наконец мальчик.

Дон Ансельмо отхлебнул несколько глотков горячего кофе, положил на угли два-три тортилльяс и сказал:

— Пустяки! Есть о чем говорить! Мучачо перепились, и один из них ударил меня мачете по лицу. Сам знаешь, как это бывает. А потом уже начало темнеть. Пока я обмывал лицо, убежала лошадь. Вот и все.

— А вы не стреляли, дон Ансельмо? — спросил мальчик.

— Да ведь я-то не был пьян. Что это тебе взбрело в голову, Чамакито? Разве стану я в них стрелять? Ведь это все равно, что расстрелять собственные деньги. Нет, я не сумасшедший. Подай-ка мне сигареты, мои размокли, да открой коробку сардин. Я съем их с удовольствием… Осталось у нас комитеко?

— Больше полбутылки, — ответил мальчик. — Подать вам?

— Нет, не сейчас… Попозже… Перед тем как я лягу спать. У меня брюхо еще полно какими-то гнусными помоями. Так давай сюда сардины. А где соль? Как мулы? Не сбили себе холки?

— Нет, дон Ансельмо, мулы в полном порядке.

— Тебе не было страшно здесь одному, Чамакито?

— Да нет, дон Ансельмо. Чего мне бояться? Я только о вас беспокоился — не случилось ли чего с вами, не взбунтовались ли индейцы…

Дон Ансельмо засмеялся:

— Ну, за меня бояться нечего. Ты и сам это знаешь. К тому же эти мучачо — отличные ребята.

— А у меня сердце неспокойно из-за этих бачахонтеков. Все они головорезы, убийцы! Глядите, вон они идут!

Дон Ансельмо взглянул туда, где тропа выходила на расчищенную для привала площадку, — там и в самом деле показались индейцы. Они шли гуськом, на большом расстоянии друг от друга.

Сумерки быстро сгущались. Не успел показаться последний индеец, как стало уже совсем темно.

Вскоре на поляне заполыхали костры. В свете пламени замелькали неясные силуэты индейцев.

Дон Ансельмо не знал, все ли завербованные в сборе, придут ли отставшие.

Наутро, еще задолго до восхода солнца, весь лагерь был уже на ногах. Индейцы помогали мальчику поймать разбредшихся мулов и лошадей и их навьючить.

Потом они потушили, затоптали и забросали землей все костры. И тогда дон Ансельмо крикнул:

— Вперед, мучачо!

Мальчик погнал мулов. Дон Ансельмо поскакал за ним следом. Как только они выбрались на тропу, он велел мальчику ехать впереди мулов, чтобы указывать направление. Так же как и вчера днем, у реки, когда он даже не оглянулся, чтобы посмотреть, следуют ли за ним индейцы, так же как вчера вечером, на привале, когда он даже не попытался посчитать, сколько индейцев пришло на место ночлега, — так и теперь он не сделал никакой попытки выяснить, сколько же индейцев идут за ним.

Его раны жестоко болели. Он не снял повязку на ночь. Она прилипла к голове, и от каждого неосторожного движения боль резко усиливалась. Вечером, на привале, дон Ансельмо ощупал рану на плече. Она была в палец длиной и в дюйм глубиной. Заниматься ею он не стал — слишком уж пустяковой она ему показалась.

Команда дошла до монтерии. И тогда дон Ансельмо счел наконец необходимым пересчитать приведенных им индейцев. Выяснилось, что в пути он потерял всего четырех человек. Все четверо были бачахонтеки, среди них — те двое, которые на него напали. Дон Ансельмо не стал их преследовать через полицию за нарушение контракта. Он посчитал их естественным убытком, словно они погибли в пути.

На монтерии дона Ансельмо спросили, где он получил такую рану. Он ответил, что один завербованный ударил его ножом и удрал. Подробностей он не рассказывал. Однако со временем они все же стали известны, так как сами индейцы рассказывали об этом происшествии другим индейцам.

У дона Ансельмо и поныне рубец на лице. Это такой огромный и глубокий шрам, что каждый его сразу замечает. Да дон Ансельмо и не пытается его скрыть. Если дона Ансельмо разыскивает человек, который с ним незнаком, ему говорят:

«Да этот, с рассеченным лицом. Его ни с кем не спутаешь».

Дон Ансельмо и теперь еще работает вербовщиком на монтериях. И со времени того похода он уже раз двадцать водил через джунгли команды человек по пятьдесят, и помогает ему всегда только мальчишка-подручный. Делает он это не ради удовольствия и не из жажды приключений: у дона Ансельмо семья, которую он должен содержать. А вербовать рабочих на монтерию — единственное дело, которым он умеет заниматься.

Нередко случается, что люди, подравшиеся при первой встрече, становятся потом закадычными друзьями.

Так случилось и у Андреу с Селсо. Еще до выхода из Хукуцина, как только Селсо отрезвел и смог спокойно глядеть на окружающих, он помирился с Андреу и сумел ему доказать, что в их драке они оба одинаково виноваты. В течение нескольких лет Андреу работал возчиком, поэтому он говорил и одевался совсем иначе, чем индейцы из небольших селений. Судя по одежде Андреу, по его независимому тону в разговоре с ладино и, наконец, по тому, что он умел читать и писать, всякий подумал бы, что он принадлежит к той прослойке мексиканского общества, из которой пополняются ряды надсмотрщиков и капатасов на монтериях и кофейных плантациях.

Поэтому вполне естественно, что Селсо принял Андреу за капатаса, шпика и доносчика, когда тот подошел на пустыре к их костру. А так как ненависть к капатасам достигла к этому моменту в душе Селсо своей высшей точки, то нельзя было сердиться на него, даже если он без видимой причины напал на Андреу. А как только Андреу узнал историю Селсо, он понял его состояние более, чем кто-либо другой. Ведь он и сам попал в лапы вербовщика дона Габриэля не по своей вине. Как и Селсо, Андреу не смог избежать расставленной ему ловушки. В силу ряда обстоятельств он сумел в свое время уйти с финки, хотя пеон со дня рождения считается собственностью финкеро наравне с землей и стадами. Но стоит батраку-индейцу освободиться от этой полукрепостной зависимости и некоторое время прожить вдалеке от плантаций, там, где финкеро уж не имеет власти и где все рабочие работают в одинаковых условиях, как он и вся его семья перестают быть частью недвижимости финкеро.

Но, даже когда финкеро, казалось бы, не препятствуют уходу пеона в город, они все же не упустят случая найти пути и средства вернуть своего пеона назад и вынудить его осесть на земле финки.