Б. Травен - Поход в Страну Каоба

Эти два дня на привале вербовщики называли днями отдыха. Но для пеонов эти дни «отдыха» были, напротив, днями самой тяжелой работы. Индейцев заставляли молотить кукурузу, лущить бобы, насыпать их в мешки, мешки тащить в ранчо на весы, потом снова в лагерь. Разумеется, можно было перенести весы поближе к лагерю и тем самым облегчить работу пеонам, но никому это и в голову не приходило: ведь люди, у которых есть досуг, могут еще, чего доброго, взбунтоваться!

Кроме того, индейцам надо было лущить кофейные зерна, поджаривать их и толочь. Кофейных мельниц, конечно, не было, и зерна толкли камнями. Другие индейцы тем временем залечивали потертости на боках мулов и подковывали их. Третьи чинили сбрую. Человек двенадцать кололи дрова. Несколько пеонов строили новый забор по приказанию старосты, утверждавшего, что ночью мулы повалили старый. А раз уж пеоны ставили забор, то почему бы его не укрепить и не удлинить, не то мулы, чего доброго, его снова повалят.

Лес и лианы, необходимые для постройки забора, индейцы должны были, конечно, сами приносить из джунглей, а гвоздей и пилы и в помине не было ни у кого в селении.

Когда кончились наконец эти два дня «отдыха», выяснилось, что индейцы не успели даже выстирать свои пропотевшие рубашки. Капатасы это вообще за дело не считали. На монтерии надо работать, только работать. А на стирку нечего и время тратить. Обычно рубашка снашивалась там прежде, чем ее успевали выстирать. А если кто-нибудь все же пытался взяться за стирку, появлялся надсмотрщик и говорил:

«Эй, парень, тебя наняли валить деревья, а не стирать свои вонючие рубашки! Не за это тебе деньги платят. Сейчас запишу тебе пятьдесят ударов плетью. Не беспокойся, я с тобой рассчитаюсь!»

Так у индейцев на монтериях появился обычай ночью пробираться, крадучись, к реке, чтобы выстирать рубашку тайком от надзирателя. Ведь наряду с племенами, совершенно равнодушными к грязи, у индейцев есть племена, которые по части чистоты заткнут за пояс голландских крестьянок. И индейцы из этих племен предпочитали получить пятьдесят ударов плетью, чем ходить в грязной рубашке.

В середине первого дня марша по джунглям команда подошла к озеру. Оно было небольшое, но очень красивое и дышало покоем. Вербовщики щелкнули своими бичами — это был сигнал к привалу. Индейцы сели кто куда и скинули со спин свои мешки. Многие спустились с откоса к озеру. Они помыли руки, прополоскали рот и набрали воды в свои плошки, чтобы размешать посол.

Селсо, Андреу и Сантьяго шли рядом. После ночевки на финке Ла Кондеса к ним присоединился еще и Паулино, тот самый индеец, которого другие парни считали мудрецом, потому что у него был богатый жизненный опыт. Паулино был искушен во многих житейских вопросах и стяжал среди своих соплеменников славу бывалого человека.

Вполне естественно, что эти четыре парня подружились. Все четверо обладали природным умом. Самым развитым из них был Андреу, который благодаря работе возчика, а также личным своим наклонностям ближе соприкоснулся с цивилизацией. Остальным трем не представилось подходящего случая приобщиться к культуре, да, видимо, у них и потребности в этом не было.

Андреу был самый спокойный, самый серьезный и самый миролюбивый в их компании. Селсо, Сантьяго и Паулино больше доверяли своим кулакам, чем длительным размышлениям и тщательному изучению всех обстоятельств. Андреу был, так сказать, стратегом, в то время как его три товарища — тактиками. Андреу был склонен принимать жизнь чересчур серьезно и тем самым усложнять ее. А трое остальных принимали жизнь такою, какая она есть, и старались, по возможности, сделать ее для себя приятней. Власть, которая вершила судьбами четырех друзей, как и всех остальных завербованных, была для них невидимой и неуловимой. Им трудно было представить себе, что в конечном счете жизнь их находится в прямой зависимости от воли диктатора дона Порфирио Диаса, чьи поступки, в свою очередь, определяет идея, согласно которой процветание Мексики возможно только в том случае, если предоставить капитализму полную свободу развития. Поэтому дон Порфирио Диас считал, что пеоны существуют на свете лишь для того, чтобы подчиняться и беспрекословно выполнять любые приказания властей — всех крупных и мелких диктаторов. Тех же, у кого есть иные идеи относительно прав человека, лупят плеткой, пока они не изменят своего мнения. Вздумай какой-нибудь «бунтовщик» распространять свои взгляды — его расстреляют; а начни он призывать сельскохозяйственных рабочих к восстанию — его отправят в Долину Смерти.

Если бы кому-нибудь из этих ста девяноста индейцев, которые шагали сейчас по джунглям в команде дона Габриэля, представился случай своими глазами увидеть всемогущего диктатора дона Порфирио, им бы и в голову не пришло, что этот старый, трясущийся господин и является той силой, которая гонит их на монтерии.

Завербованные индейцы, если бы их привезли в Нью-Йорк и привели в контору компании, ни за что бы не поверили, что все эти мужчины, юноши и девушки, сидящие за письменными столами, тоже часть той силы, которая гонит их в ад монтерий.

Сеньоров в портах Лагуна де Кармен и Пуэрто Альваро Обрегон — в то время он назывался Фронтера, — которые регистрировали прибывавшие из джунглей плоты и обеспечивали сортировку и погрузку стволов красного дерева на транспортные судна, — этих сеньоров индейцы тоже никогда не сочли бы той силой, которая определяет их судьбу. Ведь агенты и закупщики американской компании, торгующей деревом благородных сортов, были на свой лад приветливыми и к тому же весьма человечными господами — это явствовало хотя бы из того, что они вечно были пьяны. И если у кого-нибудь оказывалось дело к этим сеньорам, то разыскать их можно было только в кабаках, где они проводили двадцать четыре часа в сутки за игрой в домино.

Далее энганчадоры, вербовавшие людей на монтерии, не представлялись индейцам той роковой силой, от которой невозможно уйти.

Все эти люди — диктатор, его министры, директора торговой компании в Нью-Йорке, агенты в портах и энганчадоры, — казалось, в свою очередь, находились в подчинении у какой-то другой власти, которая и принуждала их совершать насилие над пеонами. Директора компании в Нью-Йорке, выглядевшие как хозяева, были всего лишь служащими с определенным месячным окладом, и их могли уволить с той же легкостью, что и стенографистку или машинистку в конторе. Границы их деятельности определялись бумажками, которые называются акциями. И те, кто хранил эти акции в своих сейфах, командовали директорами компании и приказывали им, что делать.

Даже самый умный из индейских лесорубов не мог бы разобраться в этом сложном сплетении и понять, у кого же в руках находится сила, распоряжающаяся его жизнью.