Людмила Матвеева - Ступеньки, нагретые солнцем

— Что это вы гуляете так поздно? Да ещё с девочкой! А зачем сапоги? А как зовут эту девочку?

Катя молчит. А Тимка бормочет:

— У нас был праздник. Двадцать третье февраля. Восьмое марта.

— Ну ты даёшь! — смеётся Надежда. У неё белые зубы, а в синем воздухе пахнет весной. Огни в окнах тёплые, золотые. Синее с золотом. И ветки качаются тревожно.

А Катя? А Катя медленно уходит. Уходит не оборачиваясь, всё дальше, дальше от Тимки. Вот сейчас он рванется, догонит. Но Надежда держит его за рукав. Дело, конечно, не в том, что держит за рукав. Но она что-то говорит. Да и не в этом тоже дело. Тимка не слушает, что она говорит. Но почему-то он не может решиться повернуться и уйти. Он оглядывается. Кати уже не видно. И когда Кати становится не видно, Надежда спрашивает:

— Куда же она ушла? Даже «до свидания» не сказала! Какая невоспитанная девочка.

Надежда отпускает его. Больше не держит рукав и ничего не рассказывает.

— Пойду, — говорит Тимка и ещё некоторое время стоит на месте.

Только когда Надежда первая пошла, махнув рукой, он делает шаг от неё и идёт вслед за Катей. И знает, что не догонит.

Какие тяжёлые, оказывается, эти папины сапоги, которые Тимка несёт под мышкой.

Тимка спит и видит сон. Жёлтая комната — не то обои жёлтые, не то просто много света. Коричневая мебель, круглый стол посредине. За столом сидит Ван Ливаныч и ест жёлтую дыню. Тимке очень хочется дыни, но он стесняется попросить. А Ван Ливаныч не видит Тимки. Тимки хочет сказать: «Ван Ливаныч, я здесь». Но, как бывает во сне, сказать он не может. И сам понимает, что это сон. На стене висит портрет. Сначала Тимке кажется, что это Лермонтов. Но он не совсем похож на Лермонтова — немного похож, а немного не похож. Почему-то для Тимки это важно — выяснить немедленно, Лермонтов или нет. Но выяснить он не может. А Ван Ливаныч знает, но он ест дыню и молчит, и не смотрит на портрет. На пиджаке Ван Ливаныча много орденов, Тимка видел их только один раз, в День Победы. И вот теперь увидел во сне. Тогда, в День Победы, Тимка встретил Ван Ливаныча на улице, ордена горели на солнце.

— Что ты так смотришь? Я был кинооператором на фронте. Мы снимали бои и атаки, передышки и подвиги. Никаких подвигов я не совершил… Завтра занятия, не забудь.

Как же никаких подвигов, когда столько орденов?

Но Тимка тогда ничего не спросил, постеснялся. Сказал «до свидания» и пошёл себе.

Это было наяву. А в Тимкином сне Ван Ливаныч с аппетитом ел дыню. Потом вытер усы носовым платком и стал ходить по комнате из угла в угол. А Тимка лежал на большой оранжевой тахте и спал во сне. Это было удивительно: он знал, что видит сон, и спал во сне. И хотя спал, видел, как Ван Ливаныч ходит по комнате. Потом неслышно отворилась дверь, и вошла Катя. Она сказала:

«Ван Ливаныч, я ищу Тиму».

Тимка собрался крикнуть:

«Я здесь! Вот я!»

Но он не мог ничего крикнуть. Страшная скованность, которая бывает только во сне, напала на него. И Ван Ливаныч ничего не сказал Кате, а только пожал плечами, потому что он не видел Тимку. Неужели и Катя не увидит его? Раз Ван Ливаныч не видит, то никто не увидит. Тимка для них как бы человек-невидимка. Вал Ливаныч стал на стол и снимал кино: Катю, желтую комнату, портрет Лермонтова (или не Лермонтова?). Тихо журчала кинокамера. Тимка очень хотел, чтобы Катя не уходила, чтобы она увидела его. Неужели так трудно увидеть Тимку? Он мысленно твердил: «Вот же я, вот я, вот он».

И Катя увидела его. Она подошла к оранжевой тахте и сказала:

«Тимка, проснись. Что ты всё спишь?»

Он хотел проснуться и не мог. Хотел встать на ноги и не мог. Жёлтая бабочка билась о стекло. Стояло у стены коричневое кресло в жёлтых полосках. А за окном рос подсолнух, как в деревне у деда Тимофея.

Катя поправила волосы, как поправляла всегда. Тимка любил смотреть, как она поправляла волосы. Поднимет руку и сердито отведёт чёлку со лба. А когда опустит руку, чёлка опять станет, как была.

Ван Ливаныч сказал:

«Надо верить в себя. Если веришь в себя, можно идти вверх. Если не веришь в себя, будешь идти вниз. Понимаешь?»

Катя кивнула. Хотя Тимка знал, что эти слова Ван Ливаныч сказал для него, а не для Кати. Тимка даже во сне знал, что Ван Ливаныч и Катя не знакомы друг с другом.

Потом стали бить большие часы в углу, Ван Ливаныч куда-то исчез, а Катя осталась. Она стояла совсем рядом. Тимка никогда не видел её так близко. Катя улыбалась, уголки рта были приподняты, в глазах светились тёплые лучи. Тимка видел в Катиных глазах отражение жёлтого окна и подсолнуха — вот как близко были Катины глаза.

Тимка сделал над собой усилие и всё-таки проснулся.

Ни жёлтой комнаты, ни Кати, ни подсолнуха. Звенит будильник, за окном серые сумерки. А он отчётливо слышит Катин тёплый голос:

«Тимка, проспись. Что ты всё спишь? Проснись! Проснись!»

— Тима, пора в школу, — говорит за дверью мама. — Лена, пора в садик! Скорее, скорее!

Больше всего Тимка любит снимать зверей. Злых и добрых, весёлых и печальных. Когда у него грустное настроение, он снимает грустных зверей. Его последняя картина так и называлась: «Грустные звери». Ван Ливаныч похвалил Тимкину работу; он долго шевелил усами, потом сказал:

«Есть настроение. И есть правда. В искусстве это главное правда. И настроение. Чтобы оно заражало. Тебе грустно, и мне грустно ты сумел меня заразить. Понимаешь?»

Сегодня Тимка снимает новый фильм, он назовёт его «Весёлые звери».

Он подходит к вольере с обезьянами. Самое развесёлое место в Зоопарке. Мартышка сидит на жёрдочке, высоко, и чистит апельсин. Она внимательно занимается своим делом, аккуратно сильными пальцами снимает оранжевую корку. Другая мартышка из дальнего конца клетки смотрит. Лицо такое серьёзное, глаза строгие. И когда апельсин очищен, вторая мартышка бросается сверху, чтобы отнять. Но та, первая, не зазевалась. Она удирает на трёх ногах, а в четвёртой держит апельсин.

Тимка наводит на них кинокамеру; наверное, получатся хорошие кадры, почти как по телевизору «В мире животных».

Обезьяна с апельсином быстро съедает апельсин. Не отдала. Даже не поделилась. Наверное, думает: «Не надо было отнимать. Попросила бы по-хорошему, другое было бы дело».

Нет, животные в клетках не только грустные. Даже в неволе есть у них свои весёлые минуты.

Тимка снимает пыряющих уток на пруду. Весело брызгаются пушистые утята. У селезней шапочки из зелёного бархата.

На площадке молодняка львёнок и щенок овчарки качаются на качелях, совсем таких же, как у Лены в детском саду. Лена очень любит качаться на этих качелях. Когда Тимка приходит за ней в садик, она просит: «Тима, покачаемся на качелях». Тимка садится на один конец доски, а Лена — на другой. Он кажется себе в это время большим и очень тяжёлым. Леня взлетает вверх и громко визжит, хотя доска поднимается совсем невысоко. Но Тимке невысоко, а маленькой Лене высоко. А может быть, она визжит просто так, чтобы было больше шуму.