Джин Монтгомери - Ищи на диком берегу

Испанцы встали от костра и, шатаясь, направились к нему. Пабло зашел за дерево и отвязал веревку, охватывавшую грудь Захара, но руки и ноги остались связанными. Ривера нагнулся, схватил его за ноги. Захар неловко дернулся, Ривера пошатнулся и чуть не упал. Покачиваясь, капрал неуверенно размахнулся и ударил Захара в челюсть. Потом Ривера снова схватил его за ноги, Пабло — за плечи, и они поволокли его к коровьей шкуре.

Захар понял, чт о они собираются с ним сделать. Он дико закричал. Он дергался, подтягивал ноги и лягался как мог. Солдаты то и дело роняли его, снова подхватывали. Наконец, сопя от натуги, они швырнули его на шкуру.

Захар скатился со шкуры, привстал на коленях. Он боднул Риверу головой в пах и сам опрокинулся. Обдавая Захара винными парами, испанцы снова втащили его на кровавую шкуру. Извиваясь как червяк, Захар уползал с нее, крича и умоляя, и снова его швыряли на шкуру. Пабло покатывался от смеха, а Ривера бранился по-испански и по-русски. Наконец Ривера подхватил какое-то полено и огрел Захара по голове.

Сознание возвращалось постепенно, неторопливо, как улитка. Захар не мог понять, где он находится. Он лежал в темноте, ничего не видя, не слыша. Прошла целая вечность, прежде чем до него дошло, где он и что с ним.

Связанный по рукам и ногам, он лежал на спине, туго запеленатый в коровью шкуру. Грудь была сдавлена страшным грузом. Он судорожно вздохнул и ощутил отвратительную, прогорклую вонь засохшей крови. Слизкие мясные волокна облепили его рот и нос.

Захар затаил дыхание, замер, надеясь услышать хоть какой-нибудь звук, любой признак жизни вокруг себя. Ни звука. Ничего. Они бросили его подыхать в одиночестве.

анический страх овладел Захаром. Он задергался, тщетно пытаясь высвободиться, кровь стучала у него в висках, глаза остекленели. Он истерически рыдал, бился всем телом, вопил, как помешанный. Вскоре он не только окончательно выбился из сил, но и израсходовал почти весь воздух в своем отвратительном гробу. Но вот мало-помалу здравый смысл начал возвращаться к нему. Он заставил себя лежать спокойно и думать.

Где испанцы? Ушли и оставили его умирать здесь? Оставили завернутым в коровью шкуру, на которую никто и никогда не обратит внимания?

Он прислушался. Вот раздался глухой удар о землю, это лошадь ударила копытом. Забренчала уздечка. Значит, испанцы еще здесь.

При мысли, что он не один, Захар заметался снова. Он напрягался, извивался, кричал, пока не впал в беспамятство. Потом он очнулся, вялый, обессиленный, беспомощный. Безысходная, отчаянная тоска охватила его, и он заплакал. Какая отвратительная смерть — задыхаться в вонючей коровьей шкуре!

А где же Тайин? Неужели он не придет? Неужели сбежал, спасая свою шкуру? Тогда Захару не на что больше надеяться.

Захар дышал тяжело, как загнанная собака. Кровь гулко стучала в ушах, легкие горели от недостатка воздуха; он утопал в собственном поту. Захар понял, что, если он не успокоится, не перестанет брыкаться, он вскоре задохнется. Он должен подчинить разум и тело своей воле. Нужно лежать спокойно и ждать. Чего ждать? Этого Захар не знал. Разве только Тайин вернется и попытается выручить его.

Теперь Захар лежал расслабившись, с закрытыми глазами, едва дыша. «Не напрягайся, не думай, не представляй себе ничего. Лежи спокойно, спокойно, спокойно». Постепенно наступило какое-то призрачное состояние, где-то между сном и обмороком. Время застыло.

И тут он явственно услышал голос отца: «Захар… Захар…» Фокус-покус. Ловкость рук и никакого мошенства. Вот отец кладет блестящую, новенькую монетку в одно ухо и вынимает из другого. «Захар, — повторяет он, — Захар…»

Веки Захара дрогнули. Он открыл глаза, тупо посмотрел в темное ночное небо и застонал.

— Тихо, Захар. Это я, Тайин.

Сознание медленно возвращалось к нему. Он все еще лежал завернутый в коровью шкуру, но голова и плечи были свободны. Содрогаясь всем телом, Захар глубоко вдыхал сладостный свежий воздух.

Стоя на коленях, Тайин возился с сыромятными путами. Он стащил шкуру с ног Захара, разрезал веревки на его руках. И все время приговаривал шепотом:

— Тихо. Испанцы спят. Тихо.

Захар окончательно пришел в себя. Он совсем ослаб, словно после опасного, изнурительного путешествия. Зато теперь ликующая радость жизни разливалась по всему его телу. Дышать полной грудью — какое чудо! Он сел, осмотрелся.

Костер почти погас, лишь несколько тлеющих угольков мерцало под ночным ветерком. У костра лежал ничком и громко храпел Пабло, рядом валялась фляга. За приподнятым пологом палатки виднелось неподвижное тело Риверы, этот похрапывал с тонким присвистом. Оба были одеты, вино уложило их наповал.

Тайин беззвучно пополз прочь. За ним полз Захар, то и дело мотая головой, чтобы прогнать головокружение. Вдруг раздался оклик Риверы. Захар припал к земле, оцепенев от ужаса. Но тут он услышал, как испанец бормочет во сне какое-то женское имя. Захар облегченно вздохнул и пополз дальше.

Добравшись до ручья, он на четвереньках сполз в воду, окунул голову. Вода настолько освежила его, что на лужайке он сумел встать на ноги. На большее он не был способен. В голове пульсировала боль, темный ночной мир кружился перед глазами.

Тайин помогал ему идти. Захар почти висел на нем, с трудом переставлял ноги. Ему казалось, что алеут тащит под мышкой какой-то сверток.

Они осторожно пробирались среди ольховника. Когда они удалились от лагеря испанцев на безопасное расстояние, Тайин осторожно опустил Захара на землю у ручья.

— Иди мойся, — прошептал он. — Легче станет. Воняешь, как дохлый сивуч…

Захар вышел из воды, бормоча:

— Вроде оклемался немного.

Кой-как он обтерся штанами и натянул их на себя. Теперь вдруг наступила реакция на все, что ему пришлось претерпеть в этот день. Он повалился на землю, спрятал лицо в ладонях. Судорожные рыдания сотрясали его тело.

— Господи! Господи! — повторял он глухим дрожащим голосом.

Тайин набросил ему на плечи какую-то накидку. Захар благодарно кивнул и закутался во что-то шершавое, плотное, пахнущее лошадиным потом. А потом алеут протянул ему еще что-то.

Мясо! Захар набросился на мясо с алчностью изголодавшегося зверя. Он рвал его зубами и тут же глотал не жуя; пот выступил на его лице. Потом он стал жевать медленнее, постанывая от наслаждения, смакуя каждое волоконце жесткого холодного мяса.