Ирина Костевич - Мне 14 уже два года

— Никого не хочу видеть!

— Оделась? Молодец!

— Который час?

— Уже шесть. Поедем к Кажи-бабе, жаным, тебе надо, поехали прямо сейчас!

Татешка тянет меня к выходу, вот уже мы у неё в машине. Мне всё равно. Но только не хочу сейчас никого видеть, ни с кем разговаривать. Если этот человек, как там его, начнет меня расспрашивать, буду молчать. И слушать его тоже не хочу!

Попади мы сейчас в аварию, было б здорово! Татешка, конечно, пусть останется жива и здорова, хорошо, если и машина не пострадает — тетя Роза так с ней нежна бывает, гладит обшивку салона, ласкает: «Мой зонтик, мое пальто!» Кредит за авто платит. А вот я бы сейчас очень хотела мгновенно оказаться в другой жизни, потому что эта — невыносима. Может, хоть тогда одноклассники и бабушка смягчатся. Я даже пристегиваться специально не стала.

Мы ехали, как и всегда с татешкой, очень быстро. Утренний город проносился мимо, словно в каком-то боевике. Мосты развязок, где раньше мне хотелось взлететь, сейчас оставляли равнодушной. «Все это теперь не для меня…» Даже свет фонарей казался чёрным.

На лобовом стекле мотались из стороны в сторону перья совы. Машин в этот час на улицах уже много. Но пробок пока нет. Так что хватило десяти минут, чтобы выехать за город, в горы. К сожалению, никто на нас не налетел, и вообще — никаких происшествий.

Татешка открыла окна — сладкий воздух ворвался к нам, закружил голову.

Подъехав к какому-то поселку, зажатому между холмов, она остановила машину.

— Пойдем, жаным!

Собачий оркестр, грянувший с нашим приездом со всех дворов, остался позади и потихоньку смолк. Мы взбирались на холм по неожиданно хорошим ступенькам. Начинался рассвет.

— Тетя Роза, я боюсь. Он будет ругаться, что мы его разбудили. Давайте уйдем, пока не поздно!

— Он не будет ругаться. Ты не знаешь, кто такой Кажи-баба?

— Какой-нибудь нудный старик?

— Не говори так, не обижай его. Кажи-баба — покровитель нашего города. Те, кто знает, ни одно дело не начинают без его благословения. А закончив, идут к нему с благодарностью.

— Он что, типа городского акима? Зачем мы ему нужны? Он тут живет?

— Он здесь похоронен.

Мне стало страшно:

— Тате, пойдемте отсюда, и побыстрее! Мы что, в такое время на кладбище идем?!!

Тетя Роза остановилась, подождала, пока я поднимусь к ней на ступеньку, обняла и стала рассказывать:

— Давным-давно, когда тебя еще не было на свете, в 1990 году, одному человеку стал сниться странный сон, который повторялся несколько раз. Во сне приходил Некто с длинной белой бородой и говорил, что на даче этого человека закопан клад. Давал точные приметы, где именно. Наконец этот человек решился, позвал родственников — якобы, выкопать погреб. Копали-копали, для погреба уже хватит, но в земле ничего особенного не было. Тогда этот человек решил всё-таки копать ещё глубже. И наткнулся на гигантский скелет человека.

Мне опять стало страшно и я крепче прижалась к тете Розе — так оно надежнее. Я уже перестала бояться, что на нас нападут какие-нибудь злые люди из поселка, здесь, на подъеме, все хорошо просматривалось и было безопаснее. Но я пока ничего не понимала, и от этого тоже мутило.

— Выкопанный скелет оказался ростом в два с половиной метра! Ученые были потрясены, установив примерный возраст находки. Погребённый человек жил во времена расцвета Древней Греции!

Люди назвали его Кажи-баба и увидели в нем покровителя нашего города.

Находка долго была в руках ученых, но потом Человек в белом вновь стал сниться к выкопавшему, прося предать его останки земле. Через десять лет Кажи-бабу повторно захоронили — на холме, неподалеку от того места, где нашли.

— Кажи-баба очень добрый, не бойся! Теперь пойдем, — татешка двинулась вперёд. Стало еще светлее, запели птицы. Только сейчас я заметила, что тетя Роза зачем-то несет с собой буханку хлеба. Вот мы и на холме. Город отсюда виден, как с колеса обозрения. Какая красотища, дух захватывает! Ненадолго я даже позабыла о своей беде. Мы стояли на краю холма. А за нами находилось нечто, сверху прикрытое полупрозрачной крышей — такими еще остановки автобусов бывают.

— Айналайын, пойдем, не бойся, — позвала тетя Роза. — Сейчас под землю спустимся, тут не страшно, иди — видишь, ступенечки вырыты. Потом ещё наверху постоим.

Она крепко взяла меня за руку, включила фонарик на сотке, освещая спуск. По периметру могилы была прокопана траншея. Та стена её, за которой было захоронение, выложена плитами — холодными и шершавыми на ощупь. Татешка припала лбом к плите и затихла. Фонарик погас. Сумрак, тишина, спокойствие… Меня так обволокло всем этим, что я почувствовала, будто уже умерла, и теперь могу ни о чем не тревожиться. Всё уже позади. Я в могиле, и ничего мне не надо. Я приложила руку к бетонной плите. Где-то там, в глубине, покоятся останки огромного человека, жившего так давно. Но зачем-то нужно стало, чтобы о нем знали сейчас. Ладони сделалось удивительно приятно, хотелось касаться и касаться этого грубого бетона, будто бы он — нежный шелк. Или — чья-то живая рука. Рука любящего меня. Я обогнула татешку и пошла вокруг могилы. В полумраке разглядела стул. Села и почувствовала себя такой защищенной — будто рядом были и мама, и папа, а я — совсем маленькая, и все мне нипочем.

Потом вновь нахлынула печаль. Но не такая удушающая, понемногу она начала таять. Это как пожаловаться кому-то близкому и доброму, и он утешит, и обнадёжит.

Но вот произошло нечто необъяснимое.

Нахлынувшая волна любви водопадом смывала ужас прошедших дней.

Сколько так просидела — не знаю. В коридоре по-прежнему стояла ласковая темнота.

— Люблю, — прошептала вдруг, сама не знаю кому, и брызнули слёзы. Будто не я…

Прошло еще какое-то время — то ли сна, то ли яви.

— Жаным, деточка, ты где? — позвала татешка. — Давай оставим Кажи-бабе хлебушка.

Мне тоже захотелось что-нибудь оставить. Нащупала в кармане носовой платок — сколько раз за последние дни был он промочен слезами!

— Оставляю Вам свой платок — он красивый, с цветами, и дорог мне. Не обижайтесь, что на нем мои слезы — пусть это будут мои последние слезы! Я хочу быть счастливой, и я докажу, что имею на это право! И… и обязательно еще вернусь к Вам. И приведу своих близких. Спасибо, спасибо! Я перекрестилась. Хотя Кажи-баба — он же общий покровитель, и жил так давно, когда еще не было ни христиан, ни мусульман, но мне почему-то захотелось сделать именно так.

— Теперь надо обойти вокруг него три раза, — мягко сказала татешка, как-то изменившаяся после нашего общего молчания. Моложе и красивее став, что ли. А какая беззащитная! Куда только делся этот «Мамай», как она себя в шутку именует. Мы обошли вокруг захоронения трижды. Мягкий сумрак сменялся светом раннего утра, а потом опять наступала темнота.