Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы

— А какой сегодня день?

Коля начеку. Он давно ждет этого вопроса, но никогда не успевает ответить первым. Шустрая сестра Маша всегда обгоняет увальня брата. Толстые Колины губы еще только собираются раскрыться, как створки раковины, а уж писклявая Маша кричит:

— День пуговиц!

И тут начинается самое главное. Бабушка надевает на нос очки и начинает придирчиво осматривать одежду: папин костюм, мамино платье, Машину кофточку, Колину курточку… A-а, нашла! У папы на пиджаке одна пуговица на честном слове держится.

На тебе, папа, иголку, на нитку, пришивай пуговицу!

Ну а как там у других? У мамы тоже, оказывается, одна пуговица на честном слове держится. А у Маши… У Маши целых две, как два листочка, опали, едва бабушка до них дотронулась.

Счастливцы! Сидят, пришивают, а Коля в своем «игрушечном» углу пыхтит, злится: пуговицы на нем как припаянные сидят, клещами не оторвешь, бабкина работа!

Так было в прошлый, позапрошлый, позапозапрошлый «день пуговиц»… Но так больше не будет никогда: ни в завтрашний, ни в послезавтрашний, ни в послепослезавтрашний. Потому что сегодня утром Коле открылся секрет, как не остаться в «день пуговиц» без дела.

Открылся случайно. Он подставил стул и полез за чем-то в гардероб. Поскользнулся и упал. А падающий и утопающий, как известно, за что попало хватаются. Коля ухватился за пуговицу и вырвал ее «с мясом». Вот эта пуговица и подсказала Коле, что делать.

Он снова взгромоздился на табурет и… Машина шубка осталась без пуговиц. Без ножниц справился. Одними руками. Во какой, оказывается, силач!.. Зато с маминым зимним пришлось повозиться. Пуговицы на нем, как репьи на козе, держались. Не отдерешь. Наверное, и тут без бабушки не обошлось. Коля их и так и сяк — ножницами, ножом — никак! Пришлось кусачками воспользоваться. Ну, против кусачек они не устояли.

Зато бабушкины, на бабушкиной шубе, даже кусачкам не поддались. Ах, так? Свалил Коля шубу на пол, наставил на пуговицу зубило и хвать молотком… по пальцам. Не своим голосом взвыл! Пришлось бабушкину шубу в покое оставить и за папину взяться.

Вот и наступил вечер «дня пуговиц». Бабушка выключила телевизор на самом неинтересном месте и спросила:

— А какой сегодня день?

Дальше все шло как по писаному. Маша сказала;

— День пуговиц.

Бабушка надела очки и стала всех осматривать. Потом сказала, что делать сегодня нечего. Все пуговицы на месте и ни одна не держится на честном слове. А раз так, то она возьмет и снова включит телевизор на самом неинтересном месте…

Вот тут Коля и выступил.

— Постойте, — заорал он, — постойте!

И, толстый хоть, подпрыгнул, как резиновый мяч, подбежал к гардеробу и давай выхватывать оттуда пальто и шубы. У бабушки от удивления очки с носа сползли.

— Что это? — спросила она. — Зачем?

— Пришивать! — крикнул Коля и протянул потрясенной бабушке две пригоршни разноцветных пуговиц. — Я тоже буду!

Но бабушка уже сообразила, что к чему. Сердито посмотрела на смеющихся родителей, вернула очки на прежнее место и сердито сказала:

— Нет, ты будешь занят другим делом.

— Каким еще? — недовольно пробурчал Коля.

— Стоянием в углу, — сказала бабушка.

Признаться, такого горького сюрприза Коля от нее не ожидал. Как же он еще мог научиться пришивать пуговицы?

Никто Вере не верил. А Вера всегда правду говорила. Но ее правда была такой удивительной, что никто в эту правду не верил.

Скажет:

— Бабочки осенью в Африку улетают.

Ребята только посмеются. Бабочки не птицы. Откуда взлетят, туда и сядут. Где им до Африки добраться…

Скажет:

— Рыба с рыбой в воде разговаривают.

Ребята даже не смеются. Рыбы от природы немы. У них даже того нет, чем разговаривают.

Зато у Веры есть.

— Дураки, — скажет и уйдет бабушке жаловаться.

А бабушка у Веры ученая. Снимет очки, пожует дужку, как будто она очень вкусная, и вздохнет:

— Необразованные дети.

Только Вере от этого не легче. Пусть необразованные, все равно обидно, что не верят. А как сделать, чтобы верили? Может, бабушка знает? Конечно, знает, она у нее ученая. Научила…

Вышла раз Вера во двор и сказала:

— В Америке дерево-корова растет.

Ребята даже обиделись. Надо же — до деревьев добралась. Деревья вместо коров доить собирается.

— Врешь!

— Нет.

— Врешь!

— Нет… Честное слово.

Ну, раз честное слово… У кого веры не было, и тот поверил.

Удивительно, конечно, дерево и вдруг — корова. Пусть не ходит, а растет только, все равно удивительно, что молочное. Но раз Вера говорит, значит, знает. Иначе не стала бы честное слово давать.

Рада Вера. Никто больше в ее удивительной правде не сомневался. Да вот беда, удивлять больше нечем. Все, что от бабушки узнала, ребятам пересказала. Всю удивительную правду — про то, что бабочки в Африку улетают, про то, что рыбы разговаривают, про то, что в Америке дерево-корова растет. И больше удивлять нечем. А раз нечем, у ребят закон: становись в общий ряд. А Вере в общий ряд не хочется. Ей бы хоть как, а выделиться. Подумала и придумала. Если в Америке дерево-корова растет, почему бы в Африке жирафе-яблони не водиться? Поймают африканцы жирафу, стрясут яблоки и опять отпустят — новые отращивать.

Вышла Вера во двор и сказала:

— В Африке жирафа-яблоня водится.

— Врешь!

— Честное слово.

Кто не верил, тот так и не поверил. А кто поверил, тот вскоре сомневаться начал: яблоня-жирафа, разве такое может быть? Спросить у Вериной бабушки — Веру обидишь. Как-никак честное слово дала. А спросить надо. Где же? В больнице, где зверей лечат. Вон она рядом, через дорогу, там про зверей все должны знать.

В больнице все знали, и жирафу-яблоню высмеяли: нет и быть того не может. Ну погоди, Верка!

А вот и она. Легка на помине. Вышла и начала:

— Однажды рыбный дождь шел.

— Нет, нет и нет!

— Честное слово!

— Нет, нет и нет!

— Бабушка сказала.

— Нет, нет и нет!

— Шел!

— Нет, нет и нет!

Вера в слезы и к бабушке. Нет ей опять веры. Честным словом и тем не убедишь.

На что Верина бабушка ученая, но тут и она ничем помочь не могла. Да и как поможешь, если Верино честное слово жирафа-яблоня унесла.

Во дворе дома погреб был. Погреб водой залило, и его забросили. А чтобы ребята нос не совали, дверь досками зашили. Одна доска вдоль, другая поперек, вышел крест. Чужая бабка шла, перекрестилась.

Что дверь досками зашили, не беда, ребятам расшить ничего не стоило. Стали в погреб лазать. Влезут, посидят на приступочке, и назад. В погребе темно, душно и пахнет керосином. Наверное, от бочки, что у самого входа плавает и бу-бу-бу — ругается, если в нее камнем кинуть.

Кроме бочки в погребе эхо жило. По-гусиному гоготало, по-петушиному кукарекало, по-собачьи лаяло, по-лошадиному ржало, по-кошачьи мяукало…