Анастасия Перфильева - Во что бы то ни стало

Вскоре Вера Ефремовна, с разрешения бригадира, охрипшего железнодорожника, и Дину переключила на картошку, чтобы продолжить интересный разговор. Ей очень понравилась теорийка, которую Дина изложила на третьем мешке с картошкой. Теорийка заключалась в следующем: вузы совершенно необязательны. Человек может превосходно заниматься самообразованием, иметь одну специальность — старо. Современный человек должен быть универсальной кладовой, разбираться в механике, астрономии, медицине, искусстве… Будущее только за такими потрясающе гармонически развитыми людьми!

— То есть, по-вашему, они должны быть кем-то вроде полиглотов? От таких, боюсь, толку будет маловато! — сказала Вера Ефремовна вздохнув.

— Глотать надо с толком! — возмутилась Дина, сбрасывая у грузовика свой мешок с картошкой и попирая его ногой. — Если человек всесторонне развит, если он посещает лектории, заводы, музеи…

— Вы посещаете?

— Конечно! Была уже…

— Перечислите музеи.

— Западной живописи, Третьяковка, Щукина, Румянцевский, — как горох посыпала Дина.

— Прекрасно. Одобряю.

— Дальше: я достала бесплатный абонемент на лекции по физико-астрономическим проблемам, философски-материалистическим, техническим…

Дина была готова еще долго выкладывать, но Вера Ефремовна чуть не угодила под тронувшийся грузовик, и они зашагали обратно по путям.

— Вы мне определенно нравитесь, — сказала Вера Ефремовна. — Знаете что? Поселяйтесь у меня. Работать будем, правда, от случая к случаю, но вместе. Сейчас я как раз роюсь в архивах Румянцевского музея. Кормиться будем сообща… Моя фамилия Сокол.

Конечно же, Дина согласилась!

Так на субботнике у Брянского вокзала определилась ее судьба. Было почти потрясающе: переспав на жесткой раскладухе, закусив холодными консервами, Дина с Верой Ефремовной неслись в Ленинскую публичную библиотеку пешком — Дина считала такую закалку необходимой для будущей культурно-физической гармонии.

Вера Ефремовна не рылась там ни в каких архивах. Просто они перетаскивали из отсыревшего подвала в хранилище музея книги по искусству, копии с картин…

По вечерам шли обязательно куда-нибудь: в клуб МГУ, на лекцию или, если удавалось пролезть зайцем, в консерваторию. Кое-что полезное, и немало, оседало в Дининой голове от подобной жизни. Наверно, об этом и подумали Марья Антоновна с Андреем Николаевичем, советуясь о будущей судьбе Дины после рассказа Кузьминишны про мансарду…

Налаженного житья у Веры Ефремовны с Диной не получалось. Да они к нему и не стремились! Сегодня музейный подвал, завтра оформление вывески общественно полезной лотереи «Книга вместо водки». Работенка подвертывалась, а Дина помогала Вере Ефремовне самозабвенно: подмалевывала, размечала, чистила.

Дина подумывала уже, что интересно бы познакомить свою покровительницу с Марьей Антоновной. Было в них что-то общее, хотя Марья Антоновна олицетворяла собой порядок, а Вера Ефремовна как раз наоборот. Дина мечтала устроить в мансарде шикарный банкет: консервированное овощное рагу, перец и роскошная рыба карп в личном соусе (так, вместо яичного, она прочитала на этикетке в магазине). Созваны будут все: Марья Антоновна, старикан Андрей Николаевич, Кузьминишна, конечно же, Алешка с Васей и Ленка…

Лену Дина видела с лета только однажды — сама зашла к Стахеевым. В ответ на слова Найле, что Еленочка еще не вернулась со службы, Дина мощно пожала ей руку, сказала: «Привет, хорошо, обожду!» — и без приглашения прошла в столовую, где оказались Ольга Веньяминовна с Николаем Николаевичем.

Поздоровавшись и с ними, Дина уселась, положила ногу на ногу и вызывающе небрежно закурила. Ольга Веньяминовна смотрела на нее с неподдельным ужасом.

— Вы, однако, не бережете собственные легкие! — сказал Николай Николаевич, подвигая Дине пепельницу, так как она собиралась использовать для пепла хрустальную вазу на этажерке. — Ну, как жизнь?

— Великолепно! — Динка лихо пустила к потолку кольцо дыма.

— Вы ведь, кажется, изволите закраивать обувь на фабрике с громким названием «Парижская коммуна»?

— Нет, не изволю. В настоящее время я по некоторым соображениям переменила работу.

— Кстати, не объясните ли, что за странная аналогия между производством обуви и революционным событием во Франции?

— Абсолютно ничего странного. Фабрика названа так не по аналогии, а в честь Парижской коммуны. — Дина выпустила уже не одно, целых три четких дымных колечка.

На последующие шутливо-язвительные реплики Николая Николаевича она отвечала еще язвительнее. Словом, держалась вполне независимо.

Вернувшаяся Лена бросилась ей на шею. Но Ольга Веньяминовна так зорко следила за обеими, так упорно не давала им побыть вдвоем, что Дина тряслась от злости. Девочкам удалось скрыться в Ленину комнатку очень ненадолго. Здесь, осматривая весь уже ставший привычным Лене комфортабельный уют, тыкая пальцем в абажур, чернильницу с медвежонком или коврик у кровати, Дина, презрительно кривя толстые губы, говорила:

— Это что? А это? А это? Фу-у!.. У тебя прямо не комната, а какая-то плюшевая конфетная коробка. Нет, если мы будем встречаться, то где-нибудь на чистом воздухе. Здесь мне что-то не нравится. А на всякий случай — пиши мой новый адрес!

В ноябре, незадолго до празднования Октябрьской революции, Алеша Лопухов и Вася Федосеев были приняты в комсомол.

Событие это прошло для обоих остро, волнующе, но не совсем так, как они ожидали.

Принимали ребят в заводском клубе, украшенном лозунгами и плакатами, свои же цеховые товарищи, доброжелательные, но придирчиво-дотошные на вопросы о международном положении, о задачах пятилетки.

Алешка отвечал как умел, только от смущения без конца повторял свое излюбленное «в общем»; Васька сбивался и, сердясь, возмущаясь: «Ну, чего топите, я ж не профессор?» — исправлял ошибки.

Спрашивали о работе — оба давно уже переросли «заплечников», стояли у станков. Ответ за них держал мастер, тот самый, что обозвал когда-то Алешку барышней, Ваську — битюгом, а теперь похвалил сдержанно:

— У Лопухова глаз верный, руки умные; Федосеев тоже с головой, ленца иногда заедает…

А вот когда дело дошло до автобиографии, Алешка точно онемел. Какая она у него была, биография? Всего ничего: ну, родился, ну, попал в детдом, после сюда, на завод…

Так он и начал:

— Моя автобиография? Во-первых, я, конечно, в общем, родился… — и надолго замолчал, сраженный дружно грянувшим хохотом.

— А ты давай по порядку! — одобряюще крикнул кто-то. — Кем отец с матерью были, как пацаном жил.