Ольга Колпакова - Большое сочинение про бабушку

Хотя что может быть таинственнее, непостижимее собственных детей! Наука давно ответила на вопрос «Откуда берутся дети?». Детей даже в пробирках научились выращивать. Но ведь это — тело. Не так всё просто с душой. Восстановить представления наших пращуров о появлении детей можно только по бледной тени, что осталась от этих воззрений в современных суевериях. Не сразу поселялась дума в новорождённом. Поэтому первые дни женщина никому не показывала младенца. Да и рожала она не в избе.

Часто можно прочитать, что женщину отправляли в баню, потому что в дни родов она становилась нечистой. Неужели такое грязное дело — рождение ребёнка? Нет, конечно, к грязи роды не имели никакого отношения. И не найти в деревне места чище, чем баня: высокая температура, дерево, травяные напары делали его не просто чистым, но и целебным. Женщине там было гораздо удобнее, чем в избе: никто не мешает, не дёргает за подол, не шумит и не глядит сочувственно. Но была и другая причина.

Баня — граница миров, где заканчивается своё и начинается чужое. А ведь ребёнок приходит из другого мира, и встретить его надо на границе. Если вдруг женщина по какой-то причине не успевала уйти из дома, семье приходилось после родов покидать избу, ведь появившийся в ней малыш «пробивал портал», через который из иного мира мог войти кто угодно.

И сейчас женщины, если решают рожать дома, делают это чаще всего в ванной. Границы мира «своего» становятся всё уже. Раньше это была целая деревня, и женщины уходили рожать за пределы поселения. Затем пограничьем стали баня, овин. А сейчас «портал» у нас в квартирах. Может быть, скоро миры совсем сомкнутся…

Лежать в машине стало невыносимо. Захватив куртку, я вылезла; тихо, чтобы не разбудить спящую внутри Младшую, закрыла дверь и поставила автомобиль на сигнализацию. Почти полная луна висела над домом. Я села на крыльце, плотно прижавшись спиной к стенке: знаешь, что вокруг люди, а всё равно почему-то ночью страшно.

А как долго мать с младенцем оставалась в изоляции? Наверное, недолго — ведь в доме ещё дети, дел полно. Тихона мы забрали, когда ему исполнилось пять. Пять лет жить на границе — это слишком долго. Обычно хватало нескольких дней, чтобы душа нашло тело.

Вернувшись в избу, мать помещала новорождённого не в приготовленную кроватку, а в корытце на печи. Такое корытце с рукоятями на концах называется ночвой. Вообще-то в ночву просеивали муку, выкатывали на ней хлеб, А первой, временной кроваткой для малыша она становилась потому, что пока ещё было непонятно, пришёл он в этот мир или нет, останется жить или решит вернуться обратно. Тело-то, конечно, уже здесь, но душа ещё может раздумать.

Младенец первые дни — всё равно что тесто, сырой хлеб; из него только ещё предстоит слепить и выпечь человека. И в самом деле: хотя кроха слышит, видит, чувствует, все органы у него работают совсем не так, как у обычного человека! Новорождённый не умеет потеть, у него нет слёз, первые дни он даже плакать и кричать не может; давление у него очень низкое. Он всё ещё находится на границе миров.

Мы совершенно не помним себя в младенческом возрасте — наверное, это необходимая для нашего выживания защита. Ведь помни мы нашу жизнь до рождения и в первые месяцы после него, мы, возможно, стали бы тосковать по ней, стремились бы вернуться в то состояние.

Спустя несколько дней малыш начинает вести себя активней и криком «просит зыбки». Это самый подходящий дом для того, кто находится между небом и землёй. Колыбель расположена как раз между мирами — полом и потолком. Она так же неустойчива, как положение младенца. К приёму малыша её специально готовили: сажали кота, окуривали ладаном, привешивали иконку и колокольчик и вырезали на стенках кресты. Именно в колыбель приходила к младенцу его душа.

Приходила душа… по очапу. Очап (качулька) — длинный берёзовый шест. Одним концом он упирается в стену, другим проходит через железное кольцо в матице. К очапу и подвешивают колыбельку. Если в семье хотели иметь много детей, отец шёл в самую чащу леса, срубал там дерево, да так, чтоб на землю не упало: коснётся дерево земли — ребёнку недолго жить. Затем смотрели на сучки: сколько сучков — столько и деток народится. Сострогав все сучки, очап делали гладким, — по этой ровной дороге дети в дом и поползут. А если кору не снимать и сучки оставить, кто же решится по нему карабкаться? Такой очап готовился для последнего в семье ребёнка.

Тихон не потел и не плакал до пяти лет.

Мне даже на улице становится тяжело дышать. Я не могу представить, что с ним происходило всё это время. Где блуждала его душа, кто держал её в сетях — не пуская ни на небо, ни на землю. Он всё понимал, всё делал и был подарком для измученных капризами воспитателей: молчит, не плачет, не потеет. Тётушка, явившаяся в детский дом с благотворительной помощью, привела Тихона к нам.

— Я как аист, принесла тебе дитя, — она была совершенно уверена, что именно это мне и нужно, чтобы не сойти с ума от навязчивой идеи завести ребёнка. Изумлённая, я укачивала Тихона, посадив на колени. Все колыбельная песни вылетели из головы — то, что я напевала, больше было похоже на причитание. И, уснув, мальчик заплакал.

Мне захотелось войти в избу и погладить по голове вымахавшего выше всей нашей родни парня, укрыть своей курткой, как закрывали в давние времена колыбельку пологом из материнской юбки. От света и мук, от невидимых лихоманок.

Можно долго спорить, способны ли вещи сохранять энергетику своего хозяина, но считалось правильным принимать новорождённого в отцовскую рубаху, а прятать под материнской юбкой, потому что они хранят главный признак живого человека — запах.

В сказках Баба-Яга узнавала гостей по русскому духу, да ещё и недовольно фукала при этом. Это вовсе не означало, что к ней не зайдёт украинец или немец. Это означало, что пришёл ЖИВОЙ. А запах живого, думали наши предки, так же противен мёртвым, как живому запах мертвечины.

Мы избавились от всех вещей, с которыми забрали Тихона. Они подходили ему по размеру, были добротными и чистыми — но мёртвыми. Я их боялась.

Стараясь не скрипеть досками, я на цыпочках двинулась внутрь дома и, открыв дверь, чуть не вскрикнула: за столом сидел кто-то лохматый и держал в руках отрезанную голову с кудрявыми волосами.

— Ты что не спишь? — прошептала тётушка, повернувшись к двери.

Я бросила взгляд на диван: Тихон лежал в спальнике, и голова у него была на месте.

— А ты что делаешь? — зашептала я в ответ и протянула руку, чтобы ощупать то, что при свете луны показалось мне головой. Это был клок шерсти.

— Куклу хотела сделать, — ответила тётушка. — Всё равно не спится.

Я тихонько села рядом. Я могла не верить и домовых, потому что никогда их не видела, но в силу тётушкиных кукол я не верить не могла. Первой, которую она принесла в наш дом, была беременная грудастая баба. Через восемь месяцев родилась Прасковья. Ещё до родов тётушка посадила меня мастерить семь кукол для колыбели. И хотя мне никак не удавалось запомнить молитву, которую произносят при этом, пеленашек при свечах я делала с большим удовольствием. Надо было взять ткань, шесть раз скрутить её в трубочку и раскрутить. На седьмой раз, держа трубочку левой рукой, правой пеленать куклу, заматывать ниткой, наговаривая пожелания будущему ребёнку. Куклы лежали в кроватке. Тихон бережно перекладывал их, но не забирал и не разворачивал.