Большое сочинение про бабушку

Когда бабушка была маленькая, то ничего не было. Я иду по кухне и показываю пальцем на микроволновку:

— А это было?

Бабушка отвечает:

— Нет.

На тостер.

— Нет.

На газовую плиту.

— Нет.

На миксер.

— Нет.

Я показываю на холодильник.

— Нет.

На люстру.

— Нет. Когда я была совсем маленькая, у нас была керосиновая лампа. Самое противное было чистить ее. Хуже, чем чугунки мыть. А потом протянули провода, и загорелась электрическая лампочка. Но люстр не было.

Мы переходим в комнату. И здесь опять:

Компьютер.

— Нет.

Телевизор.

— Нет.

Шкаф-купе.

— Нет.

Кровать-то была?

— У меня — нет, — отвечает бабушка.

— Как же так? — не понимаю я. — Как же так можно жить, когда у тебя ничего нет! Как я буду про тебя сочинение писать?

— А ты спиши у кого-нибудь, — советует бабушка, бывшая учительница русского языка и литературы.

Я отрицательно качаю головой. Я почти отличница, у кого мне списывать? Если только…

— Бабулечка! — радостно кричу я. — А ты ведь тоже сочинение писала, когда в школе училась. Школа-то у тебя была?

Бабушка соглашается. Школа-то была. И бабушка была отличницей, как я. Она первая из деревни закончила университет и вернулась в свою родную школу работать учительницей.

— Только тогда нам придется ехать в деревню, забираться на чердак и там искать мои сочинения, — говорит бабушка, — если я их в макулатуру не сдала.

Ну да, компьютеров же раньше не было, и все хранилось на чердаке. Я не против поехать. Я люблю бабушкину деревню. Там две реки, и горы, и клубника растет на горах, а в садах — медовые яблоки, прозрачные, светятся, как звезды. А звезды там какие! Размером с большие яблоки. В городе таких никогда не увидишь. Но бабушкина деревня далеко, в Алтайском крае, среди учебного года не поедешь.

— Нужно вспоминать, — строго говорю я. — Ты же не хочешь, чтобы я пару получила.

— Мне некогда, — отнекивается бабушка. — Я собираюсь пироги стряпать.

У бабушки всегда есть чем заняться. Бабушка говорит: “Мужик умирать собирайся, а земельку паши”. Терпеть не могу, когда она так говорит.

— А пироги-то на свете были, когда ты маленькая была? — спрашиваю я.

Пироги были. И мы вместе с бабушкой идем стряпать пироги по-бабушкиному. Иначе как я выпытаю, что мне писать в сочинении.

Конечно, по-настоящему, по-бабушкиному, пирогов не получится. Для этого нужно молоко от настоящей коровы, которая весь день гуляла на лугу. И свежие яйца от свободной счастливой курицы, а не которая всю жизнь сидит в клетке. И мука из пшеницы, над которой сверкали хлебозоры. Хлебозоры — это такие сильные-сильные беззвучные грозы. Они сверкают над полями, когда созревает пшеница. Очень красиво. И настоящая печка нужна. Никакая духовка с микроволновкой не могут заменить печку. Нужна бабушкина деревня, чтобы получились бабушкины пироги.

Пока мы стряпаем городской, упрощенный вариант бабушкиных пирогов, бабушка вот что рассказывает:

Про печку

Отгадай загадку: деревянный город, в деревянном городе глиняный город, а в глиняном городе серебро и злато. Это — печка в доме. Печка в доме — самое главное, потому что в ней огонь. Огонь — это и тепло, и еда, и свет. И чистота тоже. Знаешь, как я мылась, когда маленькая была? В бане, конечно. Но маленькие дети часто вымазывались, а баню каждый день топить не будешь. И тогда нас — меня и братьев — мыли в печке в большой шайке. Прогорят дрова, и долго-долго еще в печи тепло держится, сидишь, как тыква, паришься. Тыква чем-то похожа на “чупа-чупс”. Но намного больше и вкуснее. И полезней, конечно. Тыкву брали целиком — огромную, как мяч, на котором вы гимнастику делаете. Лишь взрослые могли поднять тыкву и усадить в теплую печку. Она там долго томилась-парилась. Дети в это время ходили и нюхали. Вкуснее только от свежего хлеба запах. А потом достаешь — золотую, с корочкой хрустящей, корочку отламываешь, а под ней мякоть медовая. Ложку нужно, чтобы не помять. И аккуратненько черпаешь. Самое вкусное — ближе к корке, совсем как мармелад. Ты слюни не глотай и на печеньки не смотри, скоро пироги будут.

Я Емелю понимаю. На печи было здорово сидеть. И играть мы там любили. Но когда хлеб в печи пекли, нельзя было на нее забираться. А то хлеб плохо поднимался. И вообще баловаться нельзя, шуметь, если тесто в доме. Пока каравай в печи, в доме должен был кто-то обязательно остаться, караулить, а то, говорили, хлеб обидится, что его одного бросили. Когда каравай доставали, взамен обязательно полено в печь клали, чтобы печь не голодала. К хлебу, как к живому, относились, потому что видели, сколько в него труда вкладывали. Моя мама Катя говорила: “Рыба — вода, ягода — трава, а хлеб — всему голова”. А бабушка Поля, мы ее тоже мамой звали, тесто замешивая, шептала: “Ладно, усладно жить богато, творите славно долю, Боже, дарь хлеба и соли”.

В магазин хлеб привозили два раза в неделю, и было его очень мало, поэтому все сами пекли. Но если вдруг хлеб дома заканчивался, меня мама рано-рано в магазин отправляла. Приду, а там бабушки уже очередь заняли, и первая — бабка Макрида. Я всегда ближе к хвосту оказывалась. Давали по две булки в руки. Если семья большая, то по три. Денег было только на хлеб. Да если бы и больше давали, покупать особо нечего. На весь магазин только один сорт конфет — карамельки без обертки разноцветные. Жвачка? Что ты, какая жвачка… Стой-ка, а ведь была у нас жевательная резинка. Только не в магазине. Мне папка из леса привозил живицу, смолу лиственничную. Говорил: “А вот тебе гостинец от зайчика!” Мы эту смолу серой называли. Запах какой! Вкус горьковатый, но такой приятный! Эта смолка — она микробов убивает. Мама моя ни разу в жизни зубы не чистила и про кариес даже не слышала. Война, есть нечего, щеток и пасты зубной нет, а зубы здоровые. Потому что живицу жевали.

Однажды поехали мы за дровами для печки. Их тогда самим нужно было заготавливать. Папка лошадку запряг в сани, и мы в рощу отправились, на берег реки. Я — старшая в семье, поэтому вместе со взрослыми все делала. Папа рубил, мама связывала, а я бегала, в сани таскала. По кустам бежать с вязанкой неудобно, решила я по речке, чтобы побыстрее. А река у нас, сама знаешь, хитрая, где-то замерзает чуть не до дна, а в других местах только сверху ледок. Но мне же не видно, толстый там лед или нет, наступила и провалилась. Хорошо, что не очень глубоко. Папа меня вытащил, бегом в сани, полушубком своим укрыл, и поехали скорее домой.

— Воробьи торопились, да маленькими уродились! — ворчит на меня мама. Дров-то мало набрали.

А папка подбадривает:

— Не бо-ось!

Дома — бегом-бегом — на печку греться. Потому что печка — это еще и лучшее лекарство. Если печка правильно сложена, то в таком доме простудой не болели. И кости греть старички всегда на печь забирались. Мой дед, мамин папа, на голбце лежал. Болел, почти не двигался. А рядом с ним прут — длинная ветка. Если я вдруг громко запою или пробегу мимо, он прут схватит и мне по ногам, чтобы не мешала ему, не баловалась. Когда его хоронили, я этот прут взяла и тоже похоронила, закопала за баней. Но даже после этого мимо печки старалась тихо ходить, все мне казалось — дед с прутом лежит.