Александра Ус - Василинка из Царской Ветки

Вечером Василинка долго не засыпает. Смотрит на молчаливую озабоченную маму, сидящую у стола. Горит коптилка. Желтый язычок пламени то вытянется и наклонится набок, то выпрямится и осветит мамины руки, которые нашивают заплату на Митькины штанишки. Митька совсем еще мал, ничего не понимает, он просит перед сном хлеба. А мама уговаривает:

— Спи, сынок, спи, маленький. Утром дадут овса, хватит вам, пока я буду на заработках.

Чуток поплакав, Митька засыпает, слипаются ресницы и у Василинки.

Утром мама снова собирается в поездку. Только никаких вещей не берет с собой. Правда, и брать уже нечего. Нет на столах салфеток, нет розового покрывала, которое стелили только по большим праздникам.

— Мамочка милая, родная, возьми меня с собой! — просит Василинка.

— Не гулять же я еду и не в гости к родственникам, — объясняет мама. Работу искать буду.

Василинка и сама знает, что не к родственникам. Она же не маленькая. Ах, как жаль, что еще не прогнали немцев с маминой родины. Вот бы куда поехать в гости! Она часто вспоминает то далекое лето, когда гостили у тети Агафьи…

…Поезд остановился поздно вечером. Недалеко от станции, версты три отсюда, живет мамина знакомая. Василинка босиком идет рядом с мамой и несет в руках свои туфли. Вокруг тишина. Спит в отдалении лес, спят поля, спит деревня и измученные тяжелой работой люди. Василинка с мамой идут по широкой деревенской улице, по обе стороны которой стоят серенькие хатки с одним или двумя маленькими окошками.

Наконец мама подходит к небольшому дому, окно которого вместо стекла заставлено лучинками, взбирается на завалинку и стучит в раму. За окном молчат. Мама стучит вновь, настойчивей. Наконец в окне показывается заспанное лицо.

— Ты, Алексеевна? Заходи, заходи. Сейчас открою сени.

Василинка с мамой переступают порог дома. Пахнет чем-то застоялым, кислым.

— Ложитесь на лавках, зажечь нечего, — слышен хриплый голос хозяйки. Мама помогает Василинке устроиться на лавке под иконами, а сама ложится напротив. И хотя Василинке неудобно лежать на жесткой постели, она мгновенно засыпает.

— А твой все воюет? — долетает до Василинкиного уха. Она просыпается и видит, что на дворе уже утро, что мама сидит у печи на низенькой скамейке, чистит молодую картошку и бросает в большой чугун с водой.

— Воюет, а я одна мыкаюсь с детьми. — И хозяйка переводит разговор на другое, видно, на самое главное, что ее волнует и беспокоит.

— Землицу панскую по душам поделили. Вот теперь бы Евхиму моему за нее взяться — есть к чему приложить руки. А что же я одна сделаю? И обрабатывать нечем, и нанять не за что…

— Ничего не поделаешь, моя милая, — война. И мой муж все равно как мобилизованный. Когда ездил по Рижско-Орловской дороге, то через два-три дня домой возвращался, а нынче на Южном фронте. Не знаю, живой ли.

— Вряд ли вернется мой Евхим, — печально говорит хозяйка. — Гадала тут мне одна, так карты не показывают, что вернется.

— А ты не обращай внимания на карты. Разве им можно верить?

Лежа на лавке, Василинка еще долго слушает грустный разговор. Наконец тихо встает и подходит к маме. В печи варится картошка, и так вкусно пахнет, что невозможно дождаться, пока она сварится.

Позавтракав почти без соли молодой картошкой, Василинка с мамой идут наниматься на жатву. Идут к Скоробогатому, который живет на хуторе за деревней. Дома его не видно за большим садом. Аж ветки погнулись у яблонь. Почти каждая подперта длинными кольями. А на земле под яблонями будто нарочно кто расстелил разноцветный ковер.

— Это клевер краснеет, дочушка, — объясняет мама.

— А умеешь ли ты жать?

— А как же, я деревенская, все умею!

Василинка довольна тем, что мама все умеет. Она успела заметить девочку, дочку хозяйской батрачки, которую зовут Зоськой. Хорошо бы побегать с ней в саду по густому клеверу.

Хозяин соглашается нанять Василинкину маму жнеей.

— А вот эту зачем притащила? — и он показывает на Василинку. Хоть ты сквозь землю провались, куда хочешь денься! Василинка и не слышит, что говорит мама. Наконец хозяин машет рукой: «Где мое не пропадало!»

Василинка приглядывается к женщинам, сидящим на лавке. Это тоже жницы-поденщицы. Вскоре все идут на поле и начинают жать.

— А вы, девчатки, — обращается хозяин к Зоське и Василинке, — чтобы время даром не теряли, носите снопы и собирайте колоски.

И они стараются с Зоськой, едва успевая подбирать тяжелые снопы за жнеями и таскать на то место, где их потом поставят в бабки. Зорко посматривая, чтобы нигде не остался колосок, Василинка носит и носит снопы. Руки и спина совсем онемели.

— Это с непривычки, — утешает мама. — Ничего, дочушка, привыкнешь.

А как привыкнуть к боли в ногах? Жнивье такое колючее и острое. На икрах и ступнях выступают капельки крови. Ноги ужасно чешутся и болят.

Так и не удалось побывать Василинке в большом красивом саду ни в первый, ни в остальные дни. Дотемна они с Зоськой на жатве. Устают так, что засыпают за ужином. А утром, взяв кринки с питьем для жней и корзинки с яблоками-опадышами, идут в поле.

Маме не везет. В спешке острым серпом она задела мизинец. Но мама не обратила внимания — некогда было. Так и жала до вечера. Да и перевязать палец было нечем. Кровь запеклась коркой, так и обошлось.

Вечером, когда шли спать на сено, мама сказала Василинке, что завтра они последний день на жатве. Скоро домой поедут, одна забота теперь, как привезти, что заработали.

Дожинки так и не успели справить. В последний день жали до глубокой ночи, но успели управиться с рожью. Зато утром завтракали не спеша.

Василинка с нетерпением ждала минуты, когда хозяин, открыв клеть, выставит им с мамой заработанный хлеб.

А тот все не торопился открывать клеть. Тем более что у мамы не оказалось с собой мешка. Она долго упрашивала хозяина одолжить мешок, обещала привезти в следующий раз. Хозяин не согласился.

Тогда мама выпросила нитку с иголкой и сшила мешок из нижней юбки. Такой мешок, чтобы туда вошло два с половиной пуда муки, заработанной за пять дней. Договаривались же по полпуда за день.

Но хозяин решил по-своему.

Василинка с мамой стоят у большого плоского камня, лежащего у дверей клети, и ждут, когда хозяин отвесит муку. Сердце чует недоброе.

Хозяин в одной руке держит мамин мешок, в котором не так уж много муки.

— Вот, получи, — подает он мешок маме. — Чего стоишь как столб? Бери, что заработала!

— А как же, Спиридонович, договор? По полпуда в день, говорили, платить будете.

— Говорил, говорил! — передразнивает хозяин маму. — А эту твою дармоедку пять дней за что кормил?

Мама как держала в руках мешок с мукой, так и выпустила.

— Побойтесь бога, Спиридонович!