Иван Синельников - Подсолнушек

— Чего я там не видел?! — удивился Костя.

— Как — чего?! — тоже удивилась тетя. — Там священник служит, святое таинство свершает, хор поет. Поглядишь, послушаешь — и на душе станет легче.

Костя потянулся к розетке: хотел включить радио, но тетя удержала его руку:

— Погоди, слушай, что я говорю! Конечно, силком в церковь тебя тащить не буду. А ты не ершись.

— Хорошо…

Оставшись один, Костя подумал:

«Насчет церкви я просто так пообещал. Надо еще поговорить с Тоней».

Костя стал замкнутым и молчаливым. Жил он теперь воспоминаниями, и они приходили к нему, словно из прочитанных сказок.

…Весеннее половодье. Дон разлился, как море. Вдвоем с матерью они плывут на теплоходе. Костя смотрит на воду, и ему кажется, будто облака не в небе, а внизу, под теплоходом, и под ними — жуткая глубина. Там, где вода сошла, обнажив верхушки кустарников, мокрые до пояса стоят телеграфные столбы. Над головой пролетают стайки диких уток…

Вечером, отказавшись от ужина, Костя взобрался на свой сундук. На другом сундуке уснула Тоня. Екатерина Семеновна за столом читала толстую книгу в кожаном переплете. Тетя шевелила губами то быстро, то медленно, и под ее бормотание мальчик заснул.

…Проснулся Костя от удушья. Свесив с сундука ноги, он осмотрелся: прежняя комната. Косте показалось, будто все эти кресла и стулья в чем-то провинились перед тетей, и она в наказание расставила их по углам.

Костя видит, как вместе с тетей в комнату вошла незнакомая женщина. Наверно, она очень торопилась и успела набросить поверх сорочки только полосатую юбку. В руках женщина держала завернутого в одеяло ребенка.

— Матушка, Катерина Семеновна… — задыхаясь говорила женщина, — помогите!.. Мальчонку нечаянно обварили… Чайник опрокинулся…

Лицо женщины было искажено болью, будто на нее самое плеснули кипятком. Завернутый в одеяло ребенок уже не плакал, а хрипел.

Костя вспомнил, как когда-то нечаянно обжег палец, было ужасно больно. Он посмотрел на мальчика: «Его надо скорей в больницу!.. Ну чем ей поможет тетя?»

Тетя не спешила посылать женщину и больницу, нет. Она медленно повернулась к иконам и начала шептать молитвы. Молилась долго, усердно, потом взяла с божницы пузырек с какой-то жидкостью, взболтнула и обрызгала мальчика. Ребенок вздрогнул и захлебнулся криком. С болью и тупой покорностью на него смотрела мать.

— Не печалься, молодка, — утешала женщину тетя, — за грехи наши тяжкие господь наказывает нас. — Тетя передала женщине пузырек. — Этим будешь смазывать младенца. Маслице-то святое, из города Иерусалима!

Пламя свечи, зажженной тетей, колебалось как от ветра. В широко открытых глазах мальчика отраженный огонек почему-то казался холодным.

Был какой-то церковный праздник. Екатерина Семеновна вернулась из церкви со старухами приятельницами. Одна сгорбленная, с бельмом на глазу — Ивановна, другая тучная, могучего сложения — Егоровна.

— Егоровна торгует на базаре рыбой и раками, — шепнула Косте на ухо Тоня.

Егоровна говорила густым голосом, и от нее разило сырой рыбой. Рот у нее тоже был рыбий, а на левой щеке, возле ноздри, как у тети, торчала родинка. Если тетина родинка, как думал Костя, могла звонить дискантом, то родинка Егоровны — басом.

По случаю праздника тетя надела голубое шелковое платье и лакированные туфли на высоких каблуках. Туфли, видимо, были ей малы: когда она ступала, левую ногу поворачивала носком внутрь, будто переходила вброд ручей, ощупывая дно ногами.

Мелкими шажками тетя добралась до кровати, позвала Тоню.

— Сними с меня, ради бога, эти ужасные туфли! — сказала она.

Костя сразу их узнал:

«Теперь мамино платье и туфли будут вонять клопами и ладаном».

Старухи ехидно переглянулись: дескать, старая яга, корчит из себя молодую. Седина в бороду — бес в ребро.

До Кости донесся как бы издалека хриплый голос:

— Слыхали, где-то родился младенец с усами и бородой? — Это говорила Егоровна. — Все от бога. Уж и дети — не дети, а какие-то антихристы.

— Их в школах греху обучают, — поспешно заметила одноглазая.

— От школ-то и происходят безобразия. Их там учат стрелять да стекла разбивать каменьями.

Лицо у Кости вспыхнуло:

— Неправда, — сказал он.

Егоровна строго посмотрела на мальчика.

— Ты помолчи, когда говорят старшие. Еще я слыхала, — продолжала она, — что храмы закроют, священников и верующих вышлют в холодные края, а церкви отдадут пионерам под клубы…

Тем временем, успев переодеться в черное платье, Екатерина Семеновна пригласила гостей к столу. Двигая острыми локтями, она достала из бархатной поминальницы просфору, разломила ее на части. Перед Костей тоже положила кусочек:

— Кушай, племянничек, поминай маму.

На глаза Косте навернулись слезы. Быстро смахнув их, он локтем отодвинул просфору на край стола.

Перестав жевать, старухи зло смотрели на мальчика.

— Телом господним требуешь? — прошамкала одна из них. — Этому вас в школе учат?

— За ухо, да на колени! — гаркнула торговка рыбой и покраснела, как вареный рак.

Костя растерянно устремил глаза на тетю, но лицо у нее точно окаменело.

— Так брезгуешь? — сдержанно спросила она.

— Не буду есть! — вызывающе сказал Костя.

Тетина рука как будто стала вдвое длиннее обычного. Она протянулась через стол и схватила Костю за ухо.

От неожиданности он вздрогнул.

— Не буду есть!.. Не буду! — упрямо твердил Костя. Вырвавшись, он выбежал во двор.

Костю душили слезы. Боясь расплакаться и этим показать свою слабость, он убежал в сарай.

В сарае стоял полумрак. Сквозь непритворенную дверь пробивался свет, и в нем кружились крошечные пылинки. В кустах притаилась серая кошка, она охотилась за молодыми воробьями.

К Косте подошел Жучок, положил ему голову на колени, заглянул в глаза.

Долго сдерживаемая обида прорвалась, и Костя заплакал:

— Что смотришь? — обратился он к собаке. — Тебе хорошо, а вот меня тетка хочет сделать каким-то монахом! Все равно не буду есть просфору!.. Все равно убегу к дяде Степе!..

Костя не слыхал, как вошла Тоня, а когда она тронула его за плечо, насторожился:

— Чего тебе?

— Ступай, Катерина Семеновна зовут. Ты не плачь.

— Я не плачу! К тетке не пойду!

— А куда пойдешь? — вкрадчиво спросила девочка. — Может, и я с тобой?

Костя промолчал.

Тоня потопталась на месте, ушла. Костя достал из тайника книгу и перчатки — подарок дяди Степы, подержал в руках, снова спрятал.

…Остаток дня Костя провел во дворе, а когда начало смеркаться и взошла полная луна, отправился на свой жесткий сундук. Спать ему не хотелось. К тому же было душно и кусались клопы. Костя только притворился спящим.

В простенке между окнами был прибит засиженный мухами плакат. На нем — белозубая красавица в нарядном платье, а чуть ниже — таинственные буквы «ТЭЖЭ». Рядом, куда указывает лунная дорожка, висело на гвозде мамино платье. Оно казалось прозрачным, а его складки горели холодным голубым светом.