Иштван Фекете - 21 день

Маришка, чуть сгорбившись, сидела у стола.

— Чего же ты не ложишься, милая, — проявил учтивость дядюшка Йоши. — Будь как дома…

— Ох, Йошка, ты ведь знаешь, до чего настырный наш Миклош!.. Пристал ко мне, чтобы я съездила с ним в Пешт, а мне уже со вчерашнего дня неможется…

— В Пешт?

— Ну да. К его детям, недельки на две.

Наступило недолгое молчание, пока Йоши про себя прикидывал, за какую плату возьмется возчик отвезти Маришку домой.

— Чего же мне там болеть? А к утру, может, и полегчает.

— Ясное дело, конечно, — поддакнул дядюшка Йоши и уставился взглядом на стол, где даже в полумраке виднелись аппетитно торчащие ножки жареной курицы, отварная рулька, тарелка сладкого печенья и зеленовато мерцающая бутыль с узким горлышком.

— Я подумала, вдруг ты проголодаешься, Йошка, вот и накрыла на стол, — сказала Маришка, перехватив его взгляд.

— Стыд-позор на мою голову! Ты же еще мне и пиры закатываешь! — ворчал Куругла, впрочем недолго и без особой убежденности.

— Э-эх, да что там! — сдался он наконец и щелкнул ножиком, готовясь к пиршеству. — Ты всегда своей стряпней славилась.

Маришка налила ему из зеленой бутылки.

— Отведай, Йошка. Ты ведь в этом деле разбираешься.

Дядюшка Йоши смаковал вино, вдыхал его букет, тряс головой от удовольствия, словно никак не мог поверить, что бывают на свете такие необыкновенные ароматы.

— Чудо, да и только! — вздохнул он, хотя основа этому вздоху была заложена еще в подвале давильни.

— Что же это за вино такое, Маришка?

— Нравится? Раздобуду тебе еще. Ты сам себе хозяин, но зачем всякую бурду хлебать. Ох-хо-хо, поясница болит, будто там нож застрял…

Надвигались сумерки, и об их приближении свидетельствовали не только мягко сгущающиеся тени, но и жалобно-требовательные крики поросенка.

Дядюшка Йоши полез в карман.

— Вот тебе ключ от шкафа, Маришка. Стели себе да ложись, больной пояснице тепло требуется… А я задам корм поросенку, не то он весь хлев разнесет.

В тот вечер Йоши Куругла дольше обычного стоял, облокотясь о загородку хлева и взвешивая события, а они в конечном счете — не считая Маришкиной болезни, которая, однако, не походила на неизлечимую, — складывались благоприятно.

— Молодец баба! — одобрительно кивнул он. — Ежели попросить ее, то, глядишь, она бы и погостила у меня до убоя свиньи. В чем другом, а уж в стряпне она знает толк… — Эта мысль словно бы с одобрением была встречена и всем двором, и пышными барашками облаков, которые, красуясь, тянулись по небу к ночному загону. Лишь свинья не замечала ничего вокруг, поскольку не видела дальше своего носа, да и этот ее жизненный орган, весьма пригодный для студня, был уткнут в отруби.

Лишь гораздо позднее, когда тени слились в сплошную тьму, дядюшка Йоши направился в дом.

«Может, я поторопился», — подумал он и, остановясь перед дверью, громко кашлянул, чтобы дать Маришке вовремя нырнуть в постель, если она все еще не успела улечься.

Но когда он осторожно отворил дверь, у Маришки было темно, и лишь в следующей комнате, где спал он сам, на тумбочке горела лампа, постель была разобрана, шлепанцы заботливо приготовлены и…

— Ух ты! — не удержался от восклицания дядюшка Йоши, позабыв о том, что старался не поднимать шума и пробирался на цыпочках. — Это что за новости?!

— Уж так у нас было заведено, что и мужу своему покойному я всегда у постели ставила… Оно и для желудка полезно, и на рассвете он любил пропустить глоточек, — пояснила Маришка, и Йоши Куругла, заслуженный железнодорожник, а ныне пенсионер, тотчас про себя квалифицировал как подлую ложь и клевету те слухи, согласно которым Маришка слыла самой злобной мегерой во всем округе и лишь по воскресеньям подносила мужу выпить стаканчик-другой вина, да и то разбавляла водой…

Да и как было не усомниться в тех слухах, когда на тумбочке ярче электрического света сверкала-переливалась бутылочка палинки, а рядом с ней стоял не какой-нибудь там наперсток, а обычный стакан для вина.

— Отведай, Йоши… очень уж ее нахваливали…

— На виноградных выжимках! — воскликнул Йоши, ставя на тумбочку опорожненный стакан, перед тем щедро налитый им в края. — Добрая виноградная палинка! Вкус у нее, как у пшеничного хлеба…

— От нее будешь спать как убитый, — сказала Маришка, и по ее голосу чувствовалось, что страдания все еще не отпускали больную. — А как проснешься да хлебнешь глоточек, то и вовсе день с радости начнется.

Маришка оказалась недурной предсказательницей, ибо дядюшка Йоши проспал ночь сном здорового младенца и утром, продрав глаза, лишь после долгих усилий смог собраться с мыслями, припомнить вчерашний день, Маришку, дивную палинку и свое блаженное погружение в сон…

Дядюшка Йоши прислушался: из соседней комнаты не доносилось ни звука, стало быть, гостья еще спала — и он не стал возиться со стаканом, а потянул прямо из бутылки, тем самым как бы увязав вчерашний день с сегодняшним и дав волю своей душе.

Затем он принялся потихоньку одеваться, чтобы не разбудить больную, но в таких предосторожностях не было нужды, поскольку постель Маришки он обнаружил застеленной по всем правилам, а саму больную — беседующей с поросенком: Маришка уговаривала его не ковыряться в отрубях, а есть да жирку набираться.

Йоши Куругла покачал головой — восхищенно и не без укоризны, к которой примешивалось и некоторое беспокойство.

— Маришка, я рассержусь на тебя…

— Ах, Йошка, мне все одно — работай я, не работай — поясница болит, а ты так крепко спал, думаю, дай пока накормлю поросенка… Принеси мне шаль, Йошка, я ее на постели оставила.

— Экое легкомыслие! — сказал Йоши строгим тоном и даже идя к дому продолжал укоризненно качать головой. Однако первым делом он взялся не за шаль, а за бутылку и хлебнул глоток королевского напитка, чувствуя, что для вчерашнего блаженного состояния ему явно кое-чего не хватает.

Маришка, принимая из его рук шаль, почувствовала слабый запашок, и это заполнило ее душу удовлетворением и чуть ли не торжеством, которое, однако же, оказалось преждевременным: дядюшка Йоши сам похвастался, что уже дважды успел приложиться к подаренной бутылке. Маришке больше пришлось бы по нраву, вздумай дядюшка Йоши от нее таиться или стесняться своей слабости. Ну, а если бы он, побаиваясь, что его могут оговорить, долил в бутылку воды, то дал бы обрадованной Маришке лишний козырь…

Однако эти ее мысли пока что остались незавершенными, как в нескончаемом ковре торчат нити, за которыми должен последовать ряд закрепляющих узелков. Но скрытую досаду необходимо было на ком-то выместить…

— С поросенком нечего больше тянуть, Йоши!

— Ты так думаешь?

— Плохой он едок, только зря еду носом ворошит. Толще, чем сейчас, он уже не станет.