Ахмет Мальсагов - Лорс рисует афишу

Вся прошлая жизнь Лорса тоже куда-то уплыла, будто ее и не было. На что он потратил длинные месяцы своей жизни? Не были ли все его клубные страсти и переживания подменой чего-то настоящего?

Утром Лорс увидел на высоком утесе застывшего в раздумье тура. Любопытно бы знать, как этот горный барашек относится к газете или к проблемам культуры? Наверное, точно с таким же интересом, как Шарпуддин, молодой и лениво-сонный помощник чабана?

— Чего ты не стрижешься? — спросил его Лорс. — Бываешь ведь в селе.

— Его называют «чабанский хиппи», — засмеялся Амади.

— Кто? — не понял чабан, но на всякий случай дал мальчику подзатыльник. — Пусть волосы растут. Парикмахеру я должен заплатить за свою башку больше, чем мне платят за стрижку одного барана. Культура не для нас.

Да, она, эта самая культура, была, видимо, как вода в оросительной сети. Чем дальше от магистрального канала, тем меньше и всё уже канавки. И если нет нужного напора в главном канале, то в дальнем отростке этой сети не хватает воды даже для одной травинки.

А здесь, в глухих чабанских горах, где люди живут месяцами, наверное, нет даже росточка.

Зинаида Арсеньевна толкует сегодня колхозницам о светских манерах, а здесь, на расстоянии всего одной ночи верховой езды, зарастает волосами до пят Шарпуддин.

— Есть тут у нас одна чудачка, — зевнул Шарпуддин, почесывая свои лохмы. — Денег ей не платят, а она с клубом возится. Мы ее Комиссаром зовем. А иногда и Комендантом.

Малыш Амади повел Лорса в соседнюю котловину, к Комиссару. Звали ее Макка. Маленькая, добрая и хлопотливая женщина лет тридцати, в небогатом наряде, жена чабана.

— Вот наш клуб, — завела она гостя в низенькое глинобитное строение. — Тут раньше был склад при чьей-то частной кошаре. А теперь видишь как стало!

В первой комнатке, величиной с вагонное купе, неструганый стол на ножках-крестовинах. Он покрыт выцветшим кумачом, прожженным чабанскими самокрутками. Замусоленные журналы и подшивки.

«Ради чего же могут сюда тащиться чабаны по крутым склонам?» — дивился Лорс.

— Пойдем в зал, — позвала Макка во вторую комнату, чуть больше этой.

Стеллажи с книгами. Как в настоящей библиотеке, разложены они по разделам. Картотека читателей. Некоторые карточки с двумя, а то и тремя вкладышами. На стене фотостенды, портреты лучших чабанов.

— А кто тебя сюда назначил? — спросил Лорс.

— Сама. Пастбище новое, его только осваивают. Хозяев много — колхозы из разных районов. Все кивали друг на друга, кто должен строить клуб, кто даст ставку избача. Все это будет, но зачем ждать? Я оштукатурила этот сарай, начала выпрашивать книги в колхозах. Фотоаппарат мне колхоз купил, сама снимать научилась. Чабаны любят, когда их портреты на стене! На гармошке учусь играть. Молодая была — не умела, теперь достала самоучитель. Чабаны имеют транзисторы, но говорят: давай живую музыку.

«Диезы, бемоли… Узнаю родную душу! — умилился Лорс. — Еще одна сумасшедшая на ниве культпросветработы…»

— А почему тебя Комиссаром чабаны зовут? — спросил Макку Лорс.

— Я им газеты читаю вечерами и ругаю, если что не так они делают, — ну, напьется кто-нибудь или ходит грязный и глупый, как Шарпуддин… Ты не можешь вечером лекцию прочесть? Живой человек лучше, чем газета.

Все хотят живого человека!

— Тебя еще и Комендантом называют? — вспомнил Лорс.

— Я добилась, чтобы весы привезли, с тех пор и прозвали. Скот взвешивать. А то чабаны все лето не знали, какие привесы, кто впереди, сколько заработают. Уполномоченный приезжал, говорит бригадиру: где соревнование? Где боевой листок? Кто передовики? Я прямо сказала в глаза уполномоченному: «Не будет тебе ни соревнования, ни листка, ни передовиков, пока не привезешь весы и не поставишь вот здесь у моего порога!» И вот я теперь хозяйка весов. Комендант!

Макка бережно достала большую амбарную книгу:

— Вот кто комендант — эта книжка.

Журнал был разграфлен: кто приезжал, должность, графа для росписи. Но это была отнюдь не гостевая книга знатных посетителей. Потому что здесь была еще и такая графа: «Результат». Инструкторы, лекторы, министры, уполномоченные, даже киномеханик передвижки… Каких только заезжих не заставила Макка расписаться в книге. Одна запись гласила: «Состав 20 верх, лош., 1 лектор, 1 врач, 1 сапожник, 1 парикм., 7 артистов, реквизит. Результат: общий культбытохват животноводов — 120 ч.». Расписался «начальник сводного агитпоезда».

Один начальник из города в графе «результат» записал: «Выделяю 100-местную утепленную палатку для кино, стационарный аппарат. Срок — 4-й квартал».

Но больше всего понравилась Лорсу своей масштабностью и пренебрежением к мелочам вроде 100-местных палаток такая запись: «Разъяснено. Задачи поставлены». Знакомая роспись… «Тлин»! — разобрал Лорс.

Чтобы не есть даром чабанский хлеб, Лорс помогал убирать позднюю траву, складывать из камней помещение для скота. Али должен был скоро спустить свою отару вниз, но на зиму в горах останутся гурты. И Али безотказно делал для остающихся пастухов все, что они просили.

У Лорса к вечеру темнело в глазах от перетаскивания камней. Руки были ободраны. Поясницу ломило. Ему казалось, что наутро он уже не встанет. Его удивляло, что после такого дня чабаны могли часами слушать у костра чью-нибудь игру на горской балалайке — дечик-пондуре.

Зато каким вкусным казался у этого костра горячий ароматный чурек с острым овечьим сыром!..

Втянулся он в работу быстро, но все, что ему со стороны казалось простым, было сложно. Чего проще — попасти овец пару часов, пока Али косит траву на крутом склоне, привязавшись веревкой к скале. Но овцы заползали от солнца в тень кустарника. Лорс даже поощрял овечек: отдохнут от солнца. Но Али ругал Лорса: «Шерсть в кустах теряют! Колхозу каждый грамм дорог».

В нежданный буран — это был первый наскок зимы — обезумевшая от страха отара кинулась к пропасти. Али с помощью Лорса собрал ее над самым обрывом. Пока они довели спасенную отару до кошары, Лорса продуло ледяным ветром так, что он трясся и щелкал зубами. «Хороший год! Мягкая осень! Солнца много!» — толковали между тем чабаны.

— Али, ты взял бы меня в помощники? — полюбопытствовал как-то Лорс.

— Ни за что! — немедленно ответил Али. — Не обижайся. У тебя пока нет нашего крестьянского упорства. В начале тропы ты бежишь в гору, будто на стадионе хочешь всех опередить. А потом еле плетешься. Не то что обессилел — скучать начинаешь! Муртаз ногтя твоего не стоит, он пьянчужка и дурной парень. Но недаром на стройке его все же ценят: начнет любое дело — и доделает, хоть умрет.

Али показал на крошечную, в десяток деревьев, молодую рощицу возле кошары: