Гэри Шмидт - Пока нормально

– А тебе что, никогда не хотелось сказать «нет, не понял»? Хотя бы раз? Тебе никогда не хотелось…

– Каждый день, Дугго, – сказал он.

– Так почему ты не говоришь?

– Потому что когда ты удрал, Дугго, на кого он, по-твоему, стал орать? Как ты думаешь? Поэтому она и сидит наверху – чтобы ты не видел ее лица, потому что она плачет с самого ужина. Теперь понял?

Я сел на ступени.

– Ну что, понял, Дугго? Понял?

– Заткнись. Это не как ты…

– Как я что? Как я что, Дугго? Ты хоть когда-нибудь думал, каково это – быть таким обозленным, что ты… А потом что-нибудь случается, и все говорят: ну конечно, он ведь такой, и всегда будет таким, и ты решаешь, что раз так, то и пожалуйста? Но ты все время думаешь: «Неужели я буду таким, как он? Или уже я такой?» И от этого злишься еще больше, потому что, может быть, ты и правда такой, и тебе хочется…

Он замолчал. И вытер глаза. Думаете, я вру? Мой брат вытер глаза.

– Иди наверх, – сказал он. – Увидишь там кое-что на столике. Спрячь куда-нибудь, чтобы он не нашел.

Я пошел по лестнице.

– Эй, Дугго, – сказал он мне вслед. – Хоть ты и придурок, но не трус.

Ага. Так и сказал. Думаете, я вру?

И вы, конечно, догадались, что было на столике, правда?

Я вернулся с мячом вниз.

– Откуда ты…

– Если пьяный что-нибудь прячет, ищи у него в машине.

Подкидывает открытки. Вытирает глаза. Снова подкидывает.

Я спустился в подвал и сунул мяч с подписями в карман куртки Джо Пепитона. Когда я снова пришел в нашу комнату, брат лежал под одеялом, лицом к стене.

– Спасибо, – сказал я.

Он не ответил. Но я и так понял.

В понедельник я как будто вышел на середину картины.

Я сделал из оберточной бумаги новую обложку для «Географической истории мира» и украсил ее Полярной Крачкой с одной стороны и Желтоногим Улитом с другой, нарисовав их на самом видном месте. Когда мистер Барбер со своей кружкой подошел к моей парте, он раскрыл мой учебник и перелистал его идеально чистые страницы. «Спасибо за аккуратность», – сказал он. А когда я кивнул, он улыбнулся и легонько толкнул меня в плечо. Прямо как Джо Пепитон.

Я отдал мистеру Макэлрою свою Итоговую карту по культуре Китая и добавил к ней список китайских иероглифов с их значениями, которые записал сам, чтобы как-то извиниться за опоздание. Неплохо для того, кто в начале года не мог даже… н-да.

На литературе мы дошли до тридцать восьмой главы «Джейн Эйр», которую я уже прочитал два раза благодаря Программе борьбы с неграмотностью, и тут мисс Купер повернулась ко мне и сказала: «Пускай Дуглас дочитает нам роман до конца», – и я посмотрел на нее, и весь вспотел, и опустил глаза на страницу. Знаете, сколько в «Джейн Эйр» слов такой длины, какой не бывает ни у одного нормального слова?

Но знаете что? Я справился. Правда, справился. Почти со всеми.

Лил Спайсер сказала, что я читал лучше всех остальных. Врет, конечно. Ну и что? Что с того?

Я поднял руку на уроке миссис Верн, и хотя мне пришлось повторять это несколько раз, в конце концов она меня все-таки вызвала, и оказалось, что больше никто из всего класса даже представить себе не мог ось «зет». Думаете, я вру? Миссис Верн очень удивилась и сказала, что у меня изумительное пространственное воображение.

Вы слышали? Изумительное!

В спортзале еще продолжалась секция борьбы, и Так Называемый Учитель Физкультуры велел нам разбиться на команды, но ничего не сказал, когда я вышел оттуда и отправился бегать. Был уже ноябрь, и почти все деревья облетели и стояли голые и черные. Но пока Так Называемый Учитель Физкультуры не мешал мне бегать, я бегал. И совсем не возражал, когда Джеймс Рассел и Отис Боттом пошли бегать вместе со мной. Я их не просил. По-моему, они просто увидели, как я выхожу из зала, и решили ко мне присоединиться. Пока мы бегали, мы почти не разговаривали.

А на уроке мистера Ферриса? Представьте себе такие лабораторные отчеты, что после их сдачи у Клариссы, наверное, даже ее деревянная голова пошла кругом от качки, и вы поймете, как там все было.

А потом уроки в понедельник кончились, я спросил у Лил, не хочет ли она сходить со мной на Бумажную фабрику Балларда, и она спросила: «Зачем?», и я сказал, что научу ее метать подковы, и она ответила: «Да чего там учиться-то?», а я сказал: «Это трудней, чем ты думаешь», и она сказала, что ладно, тогда она попробует, и мы пошли за фабрику, на площадку с колышками. Подковы тоже лежали там, как и обещал мистер Баллард.

Я показал Лил, как надо брать подкову за середину, как вставать пяткой у одного из колышков и как делать перед броском пару проверочных взмахов, и она бросила первую примерно на десять футов – а это, на случай если вы не знаете, гораздо меньше того расстояния, которое ей полагается пролететь. Потом она бросила вторую, тоже на десять футов, и так обозлилась, что бросила третью изо всех сил, и та упала боком и прокатилась по земле почти до самого колышка. Тогда она решила, что уже освоила технику метания, и кинула последнюю так же сильно, как предыдущую, только отпустила ее не когда надо, а в самом конце взмаха рукой, так что подкова взлетела прямо вверх, и Лил завопила и съежилась, а я наклонился над ней и держал ее, чтобы подкова не попала в нее, когда упадет, но она упала не на нас, а рядом, и когда мы выпрямились, она посмотрела на меня так, как будто я только что совершил благородный и героический поступок.

Знаете, что при этом чувствуешь?

Что-то изумительное.

Потом мы собрали все подковы и перешли к другому колышку, и она сказала: «А теперь ты давай кинь», и я кинул.

И все вышло просто отлично. Я дважды взмахнул рукой, отпустил подкову точно в нужный момент, и она полетела медленно, красиво, и повернулась в воздухе один раз, и спланировала концами вперед, упала на песок всей плоскостью и проехала по нему ровно столько, чтобы звякнуть о колышек.

Звук был такой чудесный, как будто…

Ладно, вру.

Я промахнулся, наверное, на целую милю.

Но это совершенно неважно, потому что после того, как мы закончили метать подковы, случилось еще кое-что, и гораздо лучше.

Знаете что? Я поцеловал ее. И мы не спеша пошли обратно домой – она и я.

Но если вы хотите брать пример с Желтоногого Улита, имейте в виду: оказаться на середине картины значит подойти ровно настолько же ближе к темному лесу.