Эдуард Пашнев - Белая ворона

— Подожди. До ее дома еще далеко. Давай на трамвай сядем, две остановки проедем и пойдем навстречу. Она увидит, удивится: откуда мы идем?

— Не могу. Там отец сидит, обеда ждет. Мне надо морковку купить, луку.

— Он разве не на работе?

— По бюллетеню. Подралась я с ним опять. Он на маму замахнулся, я сняла туфлю и по руке… Палец я ему, наверное, сломала. Неудачная я какая-то…

Говорить ей об этом не хотелось. Рассказывая, Раиса смотрела вниз и переминалась с ноги на ногу. Отец Раисы, маляр, временами сильно запивал, придирался к матери. Раиса в последнее время все чаще и чаще вступалась за мать. Она была сильная. Отец каждый раз изумлялся, садился на кровать и с пьяной тоской в глазах смотрел на Раису, плечистую, нелепо сильную. «Дочка, почему ты такая некрасивая?» — говорил он жалостливо и начинал икать.

— Совсем сломала? — недоверчиво спросила Алена.

— Совсем не совсем, какая разница. Распух, бюллетень дали.

Алена покачала головой, засмеялась.

— Действительно, Райк, какая-то ты бамбула.

— Почему бамбула?

— Силач бамбула поднимает два стула. Правильно твой отец говорит. Сильная ты, как лошадь. Копытом раз — и нету. Туфля с ноги, значит, копыто. И-го-го!

— С тобой как с человеком!

Раиса неловко повернулась и боком пошла прочь. Алена сразу перестала смеяться, но за Раисой не побежала.

Спина Анны Федоровны мелькала за спинами прохожих. Алена шла, не теряя из виду учительницу и не решаясь приблизиться. Раиса испортила настроение, и решимость пропала. Так они дошли до самого дома. Анна Федоровна свернула во двор. Ее можно было еще перехватить. Алена побежала, но успела увидеть только, как захлопнулась дверь подъезда.

Алена даже топнула от досады. Уйти просто так она не могла. Надо было на что-то решиться. Или торчать перед окнами, пока Рыба заметит. Или взбежать одним духом по лестнице и позвонить. Алена двинулась вдоль дома, остановившись, посмотрела сквозь тонкие голые ветви деревьев, отыскивая на третьем этаже окно с кормушкой. Лист со стихами спрятала в сумку. «Куда его девать?» Вспомнила недавно прочитанное у Евтушенко: «Стихотворенье надел я на ветку».

В следующее мгновение Алена уже насаживала свой лист со стихами на ветку напротив окна с кормушкой. Отбежав к воротам, оглянулась. «Я подражаю Евтушенко. Только я подражаю не стихам, а поступкам». Ветер трепал лист со стихами, Алена постояла, убедилась, что не улетит, осталась довольна своим поступком, деревом. Подумала: «Хорошо Евтушенко написал». Она сама так написала бы: «Люди идут, глядят с удивленьем, дерево машет стихотвореньем».

Дома никого не было. Алена позвонила, подождала. Пришлось доставать свои ключи, открывать самой. Она вошла в комнату, не раздеваясь. Бросила сумку с книгами на пол, сама села на тахту. Подумала: «Ой!» Так было тяжело… Алена еще раз вздохнула: «Ой!» Легла лицом вниз на тахту, лежа расстегнула пуговицы пальто. Прошло минут десять, она все лежала с одной мыслью: «Когда же мама придет?» Потом встала, сняла пальто, пожевала на кухне корочку хлеба, посмотрела в газете программу сегодняшних телепередач. Но ничего интересного не выбрала.

Вспомнила глаза Раисы Русаковой: «С тобой как с человеком». Сама папашу звезданула по пальчику, а потом смотрит: «С тобой как с человеком». Надо ей позвонить, сказать что-нибудь смешное, и все. Нет, Райка долго обижаться не будет. Рыба? А что Рыба?.. Алена пыталась понять: почему ей так тяжело. Она стала думать о Рыбе. Если забыть, что она училка, то она кто? Рыба вполне на маму похожа… На тетю Клаву… Только тетя Клава обыкновенный человек, которому приятно сказать мимоходом: «Привет, теть Клав!» А Рыба — необыкновенная, что ли? Она необыкновенная тем, что ей в девятом «Б» кнопку на стул подложили. Девчонки рассказывали, как она подскочила: «Ой!» Сейчас это «ой!» не доставило Алене никакой радости. Она мысленно расчленила «подложили» на два слова, и получился совсем другой неожиданный смысл: «Подло жили!», «Очень подло жили!».

Заскрежетал ключ в двери — мама! Алена так ждала ее, но что-то помешало побежать в прихожую, схватить, как обычно, сумку с продуктами, отломить от батона корочку, хрупнуть солененьким огурчиком. Мама, не сняв пальто, заглянула в комнату.

— Ты дома? Что случилось, Алешка?

— Мама, Марь Яна уходит из школы.

— Почему?

— Из-за меня.

— Что ты еще натворила?

— Наоборот.

Алена наконец поняла: вот что!.. Марь Яна уходит из школы. Человек умер, девчонка. Алена только один раз видела эту незнакомую ей девчонку, сестру Марь Яны… В кинотеатре «Мир». Алена пришла с отцом, а Марь Яна со своей Катькой. Здоровая девчонка с веселыми глазами, в джинсовом костюме.

— Что значит — «наоборот»? — спросила мама, возвращаясь в прихожую.

Алена не ответила, медленно прошла в свою комнату, села за стол. Она сама думала, что значит — наоборот?

— Что ты сказала? Что значит — «наоборот»? — опять спросила мама.

— Наоборот — значит, ничего не натворила.

— Ты сказала: учительница уходит… Из-за тебя?

— Любит! Она меня любит! Я ей любимую сестру напоминаю. А я ее предала. Да, мамочка, предала! Я даже на похороны не ходила. Девочки ходили, а я не ходила. Двухсерийное кино смотрела по телеку. Ты, мамочка, сказала: интересное кино, нечего ходить. Ты ее не знала. Я ее не знала, да?

— Успокойся, девочка.

Мама погладила ее по плечу. Алена убрала плечо. Мама осторожно вышла из комнаты. Алена подумала: «Райка со мной как с человеком. Марь Яна со мной как с человеком. Рыба тоже с нами как с человеками. А мы Валеру Куманина кинулись защищать. Надо ему сказать! Надо всем сказать… Никогда! Никогда!» Она давала себе слово никогда больше не предавать близких людей. Никогда больше не верить, что человек, которого она видела один раз, — чужой человек.

Алена двинулась следом за мамой на кухню.

— Знаешь, мамочка… Знаешь, что?.. Мне надо идти. Ты только меня не останавливай.

— Куда идти?

— На улицу. Я потом объясню.

— Никуда ты не пойдешь. Поешь, тогда пойдешь.

— К людям мне надо, понимаешь? Открыть им глаза.

Мама невольно улыбнулась, сказала:

— Сейчас будет твой любимый суп с клецками.

— Суп, да? Улыбаешься, да? Хорошо, мамочка. Очень хорошо, прекрасно.

— Я не улыбаюсь.

— Нет, улыбаешься, я вижу. Тогда скажи, как поживает твой этот… дурак?

— Какой дурак?

— Твой начальник. Дуб!

— Ты что говоришь?

— Я повторяю твои слова. Ты говорила, что он дуб?

— Послушай, Алешка, мало ли что я могу сказать дома с досады.

— Так он что… не дуб?

— Алешка, ты уже не маленькая.

— Нет, ты скажи… он не дуб? Зачем тогда говорила?

— Я говорила. Что я говорила?.. Что ты в самом деле меня допрашиваешь? У меня с ним были плохие отношения. Я несколько раз уходила пораньше с работы, когда ты болела. Ему это не нравилось. Игорь Андреевич человек трудный, но работать с ним легко.