Эдуард Пашнев - Белая ворона

Принесли свои тетради Маржалета, Нинка Лагутина. А девочки из 8 «А», Петрушина и Маташкова, не вернулись.

— К сожалению, я больше ждать не могу, — сказал В. Г. Дресвянников. Он забрал альбомы и ушел.

Девчонки постояли, посмотрели ему вслед. Они испытывали легкое разочарование. Произошло что-то странное. Прятали альбомы от родителей, от учителей. Выбирали тайные минуты для того, чтобы полистать, записать новую песню, стишок про любовь. Пришел чужой человек, мужчина, попросил, и они отдали. И еще бежали за ним, чтобы взял.

— Посмотрим, что в магазине? — предложила Нинка Лагутина.

Зашли в магазин. Нинка Лагутина надолго задержалась у прилавка, где продавались термосы. Ляльку Киселеву и Маржалету интересовала посуда: хрусталь, фарфор. Алена остановилась перед витриной с телевизорами. Она думала: «Телевизоры, телевизоры, телезрители, дневники отдать не хотите ли? Хотим, — отвечала она себе, — отдали и так далее…»

Постепенно все собрались около витрины с телевизорами.

— Хорошие чайные сервизы есть, на шесть персон, — сказала Лялька Киселева.

— Тетки, а у меня там склеенные страницы, — сказала Маржалета.

— Какие? — удивилась Светка Пономарева.

— Дневник… Расклеит, прочтет! — Она приложила ладонь к щеке и зажмурилась.

— Зачем склеенные?

— Бэби! — Маржалета даже отвернулась.

Таких девчонок, как Светка Пономарева, которые еще не влюблялись, не целовались и не знают, что существуют специальные страницы для записи сердечных тайн, она называла высокомерно «бэби».

В «Бом-бом-альбоме», в «Песеннике» или даже в «Дневнике моей жизни» в двух-трех местах выбирались парные страницы, заполнялись самыми жуткими охами и вздохами и склеивались. Прочесть секрет можно было, только разорвав эти страницы в определенном месте, где был нарисован цветочек.

— Ну и что? У меня там написана и заклеена неприличная загадка, — сказала Нинка Лагутина. — Не догадается. А догадается — пусть. Угадайка, угадайка — интересная игра.

На улице они еще больше развеселились, представив, что будет, если критик расклеит страницы. Алена смеялась до самого дома. Но едва закрылась за ней дверь подъезда, сразу стало грустно. Отдала чужому человеку то, что отдавать не следовало. Это было ясно.

Анна Федоровна осторожно шла по скользкому, покрытому прозрачным льдом тротуару. Какой-то парень в распахнутой шубе, в лохматой шапке, съехавшей на затылок, и с огромным портфелем в руке пробежал мимо, прокатился по льду. Пока катился, успел обернуться и, проехав несколько метров, остановился перед учительницей. От неожиданности она тоже остановилась.

— Здравствуйте, Анна Федоровна, — радостно сказал парень. — Я вас из автобуса увидел.

Учительницу ослепила желтая меховая подкладка его богатой, широко распахнутой шубы. Из-под пушистого свисающего свободно шарфа выглядывал черный узкий галстук, заправленный под пуловер. Круглые румяные щеки пылали здоровьем, и Анна Федоровна не сразу признала в этом самодовольном, радостно улыбающемся человеке своего бывшего ученика.

— Здравствуйте, — повторил он, — не узнали?

— Смирнов? Нет, почему же, узнала, — ответила Анна Федоровна, действительно узнав в этой шапке, шубе и портфеле своего ученика. — Ну, как ты живешь? — Встреча была ей неприятна.

— Хорошо, — охотно ответил Смирнов. — Вот вы в меня не верили… Помните, как вы меня… — Он засмущался и, не договорив, опустил портфель на лед и склонился над ним. — Хочу подарить вам свою книжечку, — с подчеркнутой скромностью, не поднимая головы, объяснил он, возясь с замками портфеля.

— Ты в какой же области… специалист?

Желто-голубые тоненькие брошюрки лежали в портфеле в несколько рядов. Смирнов выхватил одну, выпрямился, достал из кармана толстую многоцветную шариковую ручку и красной пастой сделал дарственную надпись, а зеленой подписался. Получился разноцветный размашистый автограф.

— Спасибо, — сказала учительница, принимая книжку. Она машинально раскрыла ее на середине, увидела ровные строчки стихов, виньетки на полях, посмотрела на обложку — действительно: «Юрий Смирнов, стихи».

Ее бывший ученик наслаждался впечатлением. Он даже забыл поднять с земли портфель, стоял и смотрел в лицо учительнице. Книжка называлась «Главная улица».

— Вот как… «Главная улица»? — сказала Анна Федоровна.

— А вы мне по сочинению ни разу больше тройки не поставили, — тоном великодушного победителя сказал он.

— Ты, значит, стихи пишешь? Поэт? Зашел бы как-нибудь в школу, мы бы вечер устроили.

Он, наконец, поднял с земли портфель, поставив на колено, застегнул замки.

— Зайду обязательно. Сейчас я, буквально на этих днях, уезжаю с бригадой московских поэтов и композиторов на БАМ. Вы все в той же школе? Ну, я имею в виду, в нашей, тридцать восьмой?

— Да.

— Ну, я побежал.

Учительница кивнула, показывая, что благодарит за книжку и прощается. Юрий Смирнов убежал. Держа книжку в руке, Анна Федоровна медленно шла, смотрела ему вслед, пока он не скрылся в толпе. Мальчишкой Юрий Смирнов был толстым, ленивым. Сидел, правда, на первой парте, но, когда ему было скучно, зевал ей прямо в лицо. Это ему она сказала «дурак!». «Как же из таких толстых мальчиков получаются поэты? — подумала она. — Как же я не заметила, что он поэт? Я же учительница литературы».

Юрий Смирнов и сейчас был толстый, но убежал резво — на БАМ с группой московских поэтов и композиторов. Анна Федоровна вспомнила, что видела в местных газетах стихи какого-то Юрия Смирнова, но ей и в голову не пришло, что это тот самый, зевающий на уроках литературы мальчик.

Анна Федоровна несла книжку в руке. Собиралась положить в сумку, но за невеселыми мыслями забыла. Так и шла — в одной руке сумка, в другой книжка.

Раздеваясь в учительской, Анна Федоровна поставила сумку на стул, а брошюрку перекладывала из руки в руку, словно боялась положить, потерять.

— Что это у тебя? — поинтересовалась Зоя Павловна.

— Не знаю.

— Я спрашиваю про книжку, которую ты держишь в руке.

— Не знаю. Я не знаю.

— Как не знаешь? Вот я держу письмо. Мой корреспондент наклеивает только королевские марки. Голубые королевы, желтые, зеленые.

Она показала конверт. Анна Федоровна посмотрела, сказала:

— Да… Извини, мне сейчас не до королев.

— Да я и не собираюсь навязываться со своим письмом.

Но она именно потому и завела разговор о книжке, что хотела поговорить о письме, полученном из Англии. Она показывала в учительской каждое письмо, зачитывала отрывки, в которых английский корреспондент благодарил ее за присланные книги и за помощь в его переводческой деятельности. Майкл Эльберт переводил поэмы Есенина «Анна Снегина» и «Черный человек».