Евгения Яхнина - Кри-Кри

— Смотри, — перебил его Лимож, — на улице Сен-Мор, где еще ночью держалась кучка гарибальдийцев, появился трехцветный флаг. Я должен его сбить.

Лимож навел шаспо; он долго целился. Раздался выстрел.

— Так… — сказал он с удовлетворением. — Заряд не пропал даром.

— Послушай-ка! — обратился к нему Этьен. В тоне его звучал укор. — Во-первых, ты нарушил боевой устав: без моего приказа ты не должен был стрелять. Вот видишь, ты разбудил товарищей раньше, чем нужно. Во-вторых, ты сам просил забыть, что ты поэт, а ведешь себя так, точно ты на Парнасе [43] Парнас — гора в Греции, где, по верованиям древних греков, обитали музы, покровительницы искусств и наук. , а не на баррикаде, окруженной врагами. Твой выстрел, может быть, вдохновит твою фантазию, но нашему делу не поможет…

— Я не понимаю тебя, Этьен, — с жаром возразил Лимож. — Мы с тобой для того и находимся здесь, чтоб будить воображение Франции, а может быть, и всего мира!

— Не спорю. Но нельзя забывать, что через час, а может быть, и еще раньше к нам подойдут враги, чтобы нас уничтожить. Усвой себе, что каждая пуля должна быть обменена на жизнь врага.

Разговор их был прерван молодым коммунаром, который, приблизившись к Этьену, сказал с улыбкой:

— Там пришла какая-то красотка. Она требует, чтобы ее пропустили к командиру.

— А, — весело отозвался Этьен, — это, должно быть, вчерашняя красавица из верхнего этажа пришла за обещанным удостоверением. Пропусти ее. Знаешь, Виктор, — обратился он к Лиможу, когда коммунар скрылся за баррикадными нагромождениями, — быть может, этой простой девушке суждено войти в историю Парижской коммуны или, по крайней мере, в историю баррикады улицы Рампоно. Сделай для нее все, что надо, а я пойду сменю посты… Только разговаривайте потише. Враг должен считать, что баррикада пуста. Пусть они подойдут поближе. Мы встретим их горячо!

Лимож сделал несколько шагов навстречу девушке и остановился. Поэт был поражен: перед ним стояло очаровательное юное существо с глубокими синими глазами, золотыми волосами, маленьким пунцовым ртом и вздернутым носом. Особенно чарующим показалось Лиможу то, что от всей фигуры девушки веяло жизнерадостностью и свежестью. Все это резко контрастировало с суровой обстановкой полуразрушенной баррикады.

В свою очередь растерялась и Жюли, когда вместо Этьена, к которому шла, увидела перед собой стройного молодого человека в бархатной куртке и в кепи федерата. Длинные черные волосы мягко спадали на его плечи.

— Я пришла к тому человеку, который стрелял из моих окон, — начала было она, но запнулась. Улыбка и восторженный взгляд Лиможа смутили ее.

— А разве я не могу заменить Этьена? — спросил Лимож. — Говорите, что вас привело сюда.

— При перестрелке повредили мебель моей хозяйки… — начала Жюли.

— Ах вы, наивное дитя! — засмеялся поэт. — Вы просто забавны! О какой мебели может итти речь сейчас, когда никто не считается с человеческими жизнями…

— Вы не знаете мадемуазель Пелажи, — перебила Жюли. — Если пострадает ее обстановка, она захочет, чтобы я заплатила убытки из своего жалованья. А это значит работать на нее всю жизнь… Это значит, что сестренка Ивонна останется без корсета, который я ей давно обещала, а матери я никогда не смогу купить теплой шали…

— Знаю, знаю, — сказал Лимож, растроганный горячей речью девушки, — Этьен обещал дать вам удостоверение, и оно сейчас будет написано… Как ваша фамилия?

— Жюли Фавар.

Лимож достал из кармана помятый листок бумаги и карандаш. Тщательно разгладив бумажку, он написал: «Удостоверяю, что, вопреки яростному сопротивлению Жюли Фавар, я насильно ворвался в квартиру ее хозяйки, гражданки Пелажи, и обстреливал оттуда версальских солдат. Ответными выстрелами была повреждена мебель. Виктор Лимож».

Прочитав вслух удостоверение, он протянул листок Жюли со словами:

— Это годится?

— Да, благодарю вас, — ответила девушка, краснея.

Но Лиможу было жалко расставаться с новой знакомой, и, чтобы задержать ее, он сделал вид, что еще раз перечитывает бумажку.

Жюли воспользовалась паузой и робко спросила:

— Скажите… почему вы одеты не так, как все… и вид у вас не военный?

Эти слова в устах всякого другого показались бы Виктору Лиможу обидными, но, произнесенные Жюли, они произвели совсем иное действие, придав ей еще большее очарование.

— Я поэт, понимаете… Я пишу стихи, когда ничто не угрожает нашей свободе, и становлюсь воином, как только появляется опасность.

— Стихи — это, наверное, очень хорошее занятие, — сказала задумчиво Жюли и покачала головой. — Но я никогда не читала стихов и еще никогда в жизни не видела людей, которые их пишут…

Это чистосердечное признание окончательно пленило поэта.

— Если мне суждено остаться живым, клянусь, я научу вас любить стихи! — вырвалось у юноши.

— Вы не можете, не должны умереть, — убежденно сказала Жюли.

— С тех пор как я вас увидел, я сам начинаю думать, что останусь жить, несмотря ни на что… Но теперь уходите, малютка, — заторопился он вдруг, как бы боясь сказать лишнее. — Вам больше нельзя здесь оставаться.

— Скажите, как вас можно будет потом разыскать?

Синие глаза Жюли вопросительно глядели на поэта.

Но в это время тихо прозвучала команда Этьена:

— Все по местам! Ползут версальцы. Без приказа не стрелять!

— Прощайте, Жюли! — успел крикнуть Лимож и побежал к тому месту, которое ему указал Этьен.

— До свиданья, до свиданья! — шептала как будто про себя Жюли, торопясь уйти.

Отряд версальцев, рассыпавшийся длинной цепью, медленно приближался к баррикаде.

— Целься! — раздалась команда Этьена. — Огонь! — последовала за ней другая, и пятнадцать пуль сразили пятнадцать намеченных стрелками версальцев.

Завязался жаркий бой. Почти тотчас после первого залпа коммунаров с укрепления версальцев раздался ответный залп из трех орудий. За ним последовал другой, третий… Гранаты падали на баррикаду непрерывно. Через несколько минут еще с одного, более отдаленного пункта версальские пушки стали засыпать снарядами улицу Рампоно.

Версальский передовой отряд тем временем подполз совсем близко. Пули почти не причиняли вреда защитникам баррикады, но зато снаряды производили кровавое опустошение. Уже осталось только семь человек, способных держать оружие.

Лимож перебегал с одного конца баррикады в другой, взбираясь на камни, на бочки, а когда версальцы подползли почти к самой стене, он взобрался на нее и оттуда стрелял во врага. Сам он каким-то чудом оставался невредимым, хотя пули жужжали вокруг него.

— Веселей, поддай жару! — кричал он в каком-то экстазе, заряжая шаспо.

Это уж не был прежний изнеженный поэт с юношеским лицом, это был настоящий воин, со всем пылом молодости отдающий жизнь за прекрасное дело свободы. Его большие черные глаза пылали, и весь его облик выражал твердость и мужество.