Евгения Яхнина - Кри-Кри

В пылу боевого жара Лимож выпустил последний заряд. Это его отрезвило. Он взглянул на раненых и мертвых, которых становилось кругом все больше… Около них валялись раскрытые пустые патронташи. Лимож наклонился, чтобы обыскать упавшего у самых его ног федерата.

Увы, и у этого был пустой патронташ!

Тогда Лимож понял, что ему делать.

Перепрыгивая через мертвых, он добрался до разбитого фортепиано.

Если безоружный Виктор Лимож мог еще пригодиться для Коммуны, то старое фортепиано могло тоже сослужить свою последнюю службу.

Взяв уверенной рукой несколько аккордов, Лимож запел, и среди ружейных залпов, стонов раненых раздались вдохновенные слова песни Лиможа:

— Да здравствует бессмертный поэт Коммуны Виктор Лимож, ее лучший гражданин! — восторженно крикнул Этьен, закладывая в орудие последний заряд.

Казалось, было поздно пересматривать свои взгляды, но, стоя здесь под градом пуль, лицом к лицу со смертью, Этьен впервые понял, что поэзия не просто забава, не развлечение праздных людей. Слова поэта звали, бодрили и в самый страшный миг поднимали мужество бойцов, делали их бесстрашными. Но вдруг песня Лиможа оборвалась. Этьен сразу почувствовал себя осиротевшим.

Распростертый у фортепиано, лежал поэт Коммуны Виктор Лимож. Пуля остановила его сердце.

Пуля остановила его сердце.

Слезы навернулись на глаза Этьена. Но пушка неумолимо звала. Этьен закрыл глаза своему товарищу и поспешил к орудию. Кроме него, на баррикаде оставалось только двое… Сколько еще патронов приходилось на каждого?

И вдруг Этьен увидел самого страшного врага баррикады Рампоно. Прямо на него с незащищенной стороны шел ненавистный капитан Анрио во главе отряда из десяти человек.

Этьен успел подумать, что Анрио, вероятно, хорошо известно положение на баррикаде, если он решился притти сюда с таким ничтожным отрядом. Этьен прицелился и выстрелил, но всегдашняя меткость изменила ему, и пуля, просвистев, зацепила кепи офицера, оставив его невредимым.

Испуская проклятие, Анрио бросился к Этьену.

— Ты недолго будешь отравлять воздух своим дыханием, красная зараза! — прокричал он.

— Но ты умрешь первым, — ответил Этьен, перед глазами которого от усталости и гнева плыли красные круги. Он увидел лежащий на земле нож и, схватив его, погрузил в тело врага.

Этьен испытал чувство удовлетворения, увидев, что Анрио покатился вниз. Анрио погиб. Настал и его, Этьена, час. На него шли, ползли, надвигались со всех сторон версальцы…

Он оглянулся: никого из товарищей не было. Те двое, которые минуту перед тем сражались вместе с ним, лежали без движения…

Коммунар вспомнил, что в пушке оставался еще последний заряд. Он не должен был пропасть!

Этьен подбежал к орудию и успел выстрелить прежде, чем версальцы повалили его.

— Пусть это будет наш последний салют пролетарской революции! — произнес Этьен, падая под ударами прикладов.

Кри-Кри высунулся из окошка своей каморки и стал настороженно и подозрительно осматриваться.

Окно выходило на пустырь. Два густых, разросшихся дерева отбрасывали тень на покрытую травой площадку перед окном. Легкий ветер шелестел листвой, и от этого тени на земле принимали причудливые, дрожащие очертания, которые иногда казались Кри-Кри тенями притаившихся людей. Но вскоре Кри-Кри убедился, что на пустыре никого не было.

Успокоенный, он осторожно спустился с окна на маленький табурет, заменявший столик, а оттуда на пол. Все это Кри-Кри проделал легко и бесшумно: он боялся побеспокоить дядю Жозефа. С другой стороны, не в его интересах было привлекать чье-либо внимание к своей каморке…

Грузное тело дяди Жозефа еле умещалось на узком ложе мальчика, ноги свисали на полметра.

Рана Жозефа была тяжелая, но при его крепком организма не представляла опасности для жизни. Сознание вернулось к нему очень скоро. От большой потери крови он ослабел, ему трудно было разговаривать. Но, видя, что Кри-Кри стоит около него в некоторой растерянности, Жозеф прошептал:

— Надо быть готовым ко всему, Шарло. Сюда могут притти. Меня беспокоят две вещи: знамя и шаспо.

— Мое шаспо? — тревожно спросил Кри-Кри.

— Если хочешь, твое. Но сейчас не в том дело, чье оно. Ты ведь не откажешься мне одолжить его, если оно мне понадобится? Сейчас его надо спрятать и подальше.

— Я зарою шаспо под деревом на пустыре. А знамя пока все еще на мне. В земле оно может истлеть… Вот, посмотри!

Кри-Кри расстегнул куртку, и на груди у него Жозеф увидел знакомую ткань.

— Это Мадлен так сделала, — добавил мальчик, вздохнув. — Где-то она теперь?

— Ну иди, Шарло, обо мне не беспокойся, — сказал Жозеф. — Только смотри не ввязывайся ни в какие споры. Держи себя так, чтобы никто не заподозрил тебя. Помни, Шарло: сейчас ты отвечаешь не только за себя самого — ты отвечаешь за знамя. А это — знамя последней парижской баррикады.

Кри-Кри готов был еще и еще слушать дядю Жозефа, но тот указал мальчику на окно:

— Ну, мальчуган, пора, а то тебя хозяйка хватится.

Кри-Кри быстро полез под кровать, достал оттуда шаспо, взял в углу маленькую железную садовую лопату, снова взобрался на окошко, выглянул, огляделся кругом — никого!

Кри-Кри выждал еще минуту и вылез через окошко на пустырь. Спрятав шаспо в гущу разросшихся кустов, Кри-Кри присел на корточки под большим густым платаном и начал рыть яму, мысленно соразмеряя ее с величиной ружья. Он только успел приготовить ложе в земле и выложить его сухими листьями, как услышал знакомый условный свист. Так свистеть могли только Гастон и Мари.

Свиста Гастона он больше никогда не услышит, — значит, это Мари. Перед ней Кри-Кри мог не скрывать своей работы. Он коротко свистнул в ответ. И почти одновременно послышался шелест платья, легкие шаги, и показалась Мари с неизменной корзинкой цветов.

Опустив корзинку, девочка бросилась к Кри-Кри:

— Кри-Кри, дорогой мой! Как я была счастлива, когда узнала, что ты жив! И даже не ранен! Подумать только, сколько ты пережил за эти дни! — В голосе девочки слышалось восхищение. — Но как ты исхудал! У тебя совсем другое лицо! Как будто год прошел с тех пор, как мы не видались! Ты стрелял в версальцев из настоящего шаспо?

— Я расстрелял все патроны, кроме одного… Говорят, что когда имеешь дело с версальцами, последний патрон следует приберечь на всякий случай. Я и приберег его. Но если бы ты знала, Мари, сколько убитых оставили мы на баррикаде!