Геннадий Михасенко - Я дружу с Бабой-Ягой

Рэкс поднял лохматую голову и уставился на меня.

— Ты что ли?

— Бурундук.

— Локшадин! — буркнул он, опять роняя голову.

Митька потянулся и застыл в раскоряченной, но, видно, приятной ему позе. Ухарь, спавший ко мне лицом, глубоко вздохнул, и, не открывая глаз, спросил:

— Сколько времени?

— Девять тридцать, — ответил я, глянув на его часы.

— Да но-о? — поразился он, садясь. — Подъем!.. Авангард! Засони! Только жрать!

— Замри, — бессильно промямлил Рэкс.

— Э-э, парни, без шуток! Давлет в час примчится проверять работу, а у нас?.. Рэкс! — Он огрел приятеля подушкой, Рэкс этой же подушкой хлопнул Митьку, который только крякнул, но остался недвижим, как бутерброд, между двумя подушками. — Семка, буди Ба-бу-Ягу!

Но Рэкс удержал меня:

— Стой-ка! Мы ему велосипед заделаем!

Достав из брюк спички, он отхватил от газетной подстилки на столе клочок, разорвал его на несколько тонких полосок, осторожно, как хирург, впилил их меж пальцев Димкиной ноги, торчавшей с кровати, и поджег.

Я сжался весь, сощурившись, словно ожидая взрывника. Язычки еще не доползли до кожи, а Димка уже ворохнулся и вдруг задергал обеими ногами именно так, как крутят педали. Рэкс от хохота свалился на пол и потом жабой запрыгал посреди кубрика, смеялся Ухарь, бессильно трясся Митька, приподнявшись на локтях. Наверно, это было смешно, но я почему-то не смеялся. Димка выдернул обгоревшие бумажки и, полусонно-обиженно улыбаясь, проворчал:

— Ладно, черти! Я вам тоже устрою!

— Во жал! — гоготал Рэкс.

— Больно? — виновато спросил я.

— He-а! Чешется только!

— Ну, все, эй! Развлеклись для зарядки — и амба! — сказал Ухарь. — Строем в гальюн — марш!..

Умывались мы с «Крокодила». Вода была ознобной даже у берега. Над стынью залива солнце казалось еще раскаленнее, небо — еще голубее, холмы на той стороне — еще зеленее. И все это манило взгляд. Плеснешь на лицо — глянешь, плеснешь на уши — глянешь, плеснешь на шею — глянешь. Оттуда, издали, еле-еле дышало ветерком, но за ночь натянуло столько бревен, что они забили почти всю бухту вместе с дебаркадером и с лиственницей — прямо сплошной настил.

Рэкс прибежал последним, когда мы уже намутили поблизости. Сунувшись дальше, он сорвался, ухнул по грудь в воду, ошпаренно взвыл, но вытерпел мгновенную пытку, затем окунулся с головой и важно затрепыхался, как селезень.

— Хорошо ведь, ага? — сразу у всех спросил Димка — словно был тут хозяином, а мы у него в гостях.

— Особенно мне-е! — проблеял Рэкс.

— А вот хапнет тебя утопленник за ноги — с приветом! — припугнул Митька.

— Это точно! — поддержал Ухарь.

— А вот и бревнышко за тобой шевельнулось!

— И чьи-то пальцы мелькнули!

— Ну, сейчас!..

Обхватив узкие плечи руками, Рэкс тревожно обернулся и замер, приглядываясь и прислушиваясь, потом, точно вдруг уловив ногами что-то неладное в глубине, вскрикнул и таким молниеносным рывком вынес себя на «Крокодила», что после него, как после морковки в земле, осталась, кажется, скважина в воде. Заходясь кашлем от смеха, мы цепочкой сбежали на берег, продолжая потешаться над Рэксом, который, оставшись на бревне, сперва хмурился, а потом разулыбался тоже, как бы говоря, что всю эту сцену он разыграл чисто для нашего удовольствия.

— Уф, чайку бы теперь! — вздохнул Ухарь.

— Это мигом! — сказал Димка и умчался наверх.

И правда, пока мы одевались и заправляли кровати, и пока Ухарь делал огромные, поперек всей буханки, бутерброды с маслом, Димка развел костер и вскипятил чай. Но в заварке его почему-то оказалась манка, поэтому получилось что-то мутновато-густоватое — то ли кашечай, то ли чаекаша, однако с голодухи все сошло, и Ухарь даже похвалил:

— Молодец, Баба-Яга!

— М-м! — гордо стукнув себя по груди, мыкнул с набитым ртом Димка, не забыв снова нацепить на голое пузо ремень.

Сдув с края стола хлебные крошки, Ухарь облокотился на него левой рукой и произнес:

— Повторим наши задачи: натянуть палатки — раз! — И он стал не загибать пальцы открытой ладони, а разгибать их из кулака. — Вычистить и промыть питьевой бак — два! Расставить кровати в кубриках — три!.. Что еще?

— Все! — сказал Рэкс.

— Нет, еще что-то.

— А, этот... для флага на плацу! — вспомнил Димка.

— Правильно! Врыть флагшток — четыре!

— Если успеем! — уточнил я наказ Давлета.

— Не успеем, — заметил Рэкс.

— Должны успеть, — подчеркнул Ухарь. — Давлет рассчитал, наверное, а не тяп-ляп! Правда, он думал, что мы встанем в семь часов, а не в десять. Но этот пересып на нашей совести, так что надо выкручиваться.

— Выкрутимся! — заверил Димка. — Да, плюс эта... всякая срочная помощь по лагерю!

— О, верно! Итого — пять! — Ухарь потряс левой пятерней и растопырил правую. — И нас пятеро. Значит, мы должны вот так! — И он сцепил обе руки в мертвый замок.

Димка зачарованно повторил этот жест, словно на молнию застегнув свои ладони.

И мы направились в склад.

Палатки лежали в углу. Одну мы выволокли на середину пола, раскатили для удобства захвата и по команде Ухаря «три-четыре» разом вскинули на горбушки. Нам с Димкой, стоявшим последними, помог Егор Семенович. Сгорбившись в три погибели и ничего не видя, кроме своих сапог, я в то же время, точно мигом раздвоившись и послав своего двойника на крышу гальюна, видел все: кругло скрученная, толстая и длинная, как анаконда, тяжело, словно налитая ртутью, провисая между носильщиками, палатка выбралась из склада, будто из логова, и поползла к каркасам, изгибаясь от разнобойных шагов и шевеля хвостом, потому что меня с Димкой мотало из стороны в сторону.

Семенивший передо мной Митька вдруг запнулся и упал. Избыток тяжести хлынул на меня, и я растянулся, прижулькнутый к земле палаткой, как огуречным деревом король из «Приключений Мюн-хаузена». По закону доминушек, поставленных на попа, следом рухнул и Димка. Он охнул и притворился мертвым.

— Ну, локшадины!— натужно ругнулся Рэкс, которому тоже добавилось тяжести.

— Подъем! — скомандовал Ухарь, заламывая шею. — Митяй, подайся ближе к мальцам!

— У них и так один хвост!

— Подайся-подайся!

— Брандахлысты!— буркнул Митька.

С трудом приподняв «анаконду», мы двинулись дальше. У камбуза проурчала машина, и плотники, увидев нас, завосклицали наперебой:

— Ого, ребятня!

— Вкалывают!

— Давай-давай!

Среди них был, наверно, и папа. Я обрадовался и поднатужился изо всей мочи. Но тут внезапно восхищенные голоса плотников перекрыл возмущенный голос начальника лагеря:

— Это вы что, только начали? Ну, десантнички! — «Анаконда» наша замерла. — Пошли, пошли! Ухарь, шагу! А ну! — Филипп Андреевич почти на коленях подполз под «змею» между мной и Димкой и выпрямился, облегчая наши плечи.