Геннадий Михасенко - Я дружу с Бабой-Ягой

— Стоп! — крикнул Ухарь. — Вправо. Три-четы-ре!.. — И палатка шмякнулась в траву вдоль каркаса.

— Ну, морячки! — продолжил Давлет, поправляя плотную и волнистую, с проседью, шевелюру — Ну...

— Десант, смирно! — внезапно скомандовал Ухарь, и мы вытянулись, кто где стоял, а он взял под козырек: — Товарищ начальник лагеря, разрешите доложить!

Филипп Андреевич, явно не ожидавший этого, на какой-то миг косорото замер, потом сказал:

— Докладывай.

— Проспали!

— Прекрасно! Прекрасно не то, что проспали, а что по форме доложили. Меня устраивает такая компенсация, — как-то по-новому озирая нас, заключил Давлет. — Соколы! Перепелятники!.. Баба-Яга, почему ремень на заднице?

— Сполз!

— Поправь.

— Служу Советскому Союзу!

— В этом случае надо отвечать «есть»

— Есть!

— То то!.. Вольно!

— Вольно! — срикошетил Ухарь.

— Впредь не просыпать!

— А мне за то, что дольше всех спал, лесописед сделали! — с восторгом объявил Димка, ввернув одно из тех словечек, которые он еще недавно перевирал и которыми сейчас иногда дурашливо поигрывал: псисабо, лесописед, плаксобуксы.

— И правильно! — одобрил Давлет. — В следующий раз я лично всем засоням сделаю бакалайки!

— А что это? — насторожились мы.

— На языке Бабы-Яги это балалайка.

— А-а! — заверещал польщенный Димка.

— А делается она так же, как и велосипед, только на руках! Забренькаете, как в филармонии! — И Филипп Андреевич заболтал вроде бы подпаленной кистью.

— А-а! — поддал Димка.

— Вот это смех! — восхитился Филипп Андреевич, сам хихикнув, и Димка зажал было рот. — Нет-нет, хохочи на здоровье! Отрабатывай! Утрами будешь хохотать подъем!.. А у меня две новости, и обе важные. Завтра приезжают мичманы из Владивостока, которые будут у нас командирами экипажей, — раз! И лагерь .открываем досрочно, послезавтра — два!

— Ура-а! — взревели мы.

— Ура-то ура, а дел-то гора.

— Успеем!

— Сейчас как!..

— А пушка где? — спросил Димка.

— Пушка пока едет.

— Э! — призвал Ухарь.— Живо за второй палаткой!

— Палатки пока отставить! — распорядился Дав-лет- — Немедленно мыть бак — в двенадцать часов придет водовозка. Возьмите на складе с десяток ведер, Щетки, тряпки, разденьтесь и — полный вперед! Стойте, стойте! Есть идея. А ну-ка, в одну шеренгу становись! — вдруг скомандовал он, и мы быстро и почти без суеты — благо, что всего пятеро! — выстроились. — Имелось в виду, конечно, по росту, — заметил Филипп Андреевич и переставил нас. — Вот так, запомните! Р-равняйсь! Рэкс, не на меня смотри, а на соседа!.. Баба-Яга, ты что, бога ищещь в небе?.. Смирно!.. Напра-а-во! — Мы повернулись кто направо, кто налево, и каждый, видя этот разнобой и считая виновным себя, тут же повернулся в обратную сторону, и все расхохотались. — М-да, морячки, семь футов под килем! Как в потемках, ощупью ищут где право, где лево! — проворчал Давлет. — Так вот, вам дается еще одно задание, сверхплановое и, считайте, главнейшее: за сегодня и завтра научиться безукоризненно ходить строем и безукоризненно выполнять все строевые команды! Нос в лепешку, глаза на лоб, еще не знаю что, но чтобы послезавтра — вас хоть на сцену Большого театра, ясно? — Мы недоуменно мыкнули. — Ясно, я спрашиваю?

— Я-ясно, — протянули мы.

— Я-ясно, — гнусаво передразнил Филипп Андреевич, скособочив физиономию и дрябло обвиснув телом. — Мокрые курицы! Амебы!.. Ринчин!— окликнул он пробегавшего поодаль физрука.—Поди сюда!.. Я уже за ту мысль взялся, Ринчин. Материал очень сырой, — кивнув на нас, сказал Давлет. — Ну, то есть, хоть выжимай, как я, собственно, и ожидал. Делать нечего, надо выжимать. Давай так: через каждые три часа — полчаса строевой!

— О-о! — загудели мы.

— Разрешите ваш дружный вой принять за одобрение! — с улыбкой конферансье раскланялся Филипп Андреевич.

— О-о-о! — поддали мы.

— Чтоб вы так маршировали, как вы воете!

— А не часто через три часа? — усомнился Ринчин.

— Нет! — жестко возразил Давлет.— Три часа — полчаса. И никаких поблажек! Знай, что у них сразу животы разболятся, зубы зашатаются, чирьи выскочат — подымай!

— Даже ночью? — спросил Ухарь.

— Даже ночью!

— У-у! — взвыли опять мы, полусмеясь, полуужасаясь.

— Ладно, ночь отставить, — ухмыльнувшись, смилостивился Филипп Андреевич. — Но днем чтоб!.. Засекай время, Ринчин, и начинай прямо сейчас! — Давлет как-то враз шевельнул всем, что было на лице, и стал грустным. — Ребята, не подкачайте, я вас очень прошу! — И как-то умоляюще-озабоченно оглядев нас всех по очереди, задержался на последнем, на Димке.

Я вдруг испугался — не скажет ли он, что, мол, а те, кто пока еще не юнги, от строевой освобождаются. Но Филипп Андреевич ничего больше не сказал. А тут на плац вырулил самосвал с гравием, начальник наш свистнул, делая шоферу какие-то знаки руками, и ринулся было туда, но Димка поймал его за локоть.

— Филипп Андреевич, пошлите меня!

— Куда? — не понял Давлет.

— А куда вы побежали. Чего вы все сами бегаете? А мы на что, рабочий десант?

— В самом деле! — удивился Филипп Андреевич. — Ну, мыслитель Баба-Яга! Дуй живо к шоферу и скажи, чтобы не на плац валил гравий, а ниже, к воде. Отсыпем почетную дорожку Посейдона! Скажи, что я велел.

— Есть! — Димка обрадованно подпрыгнул и, на лету развернувшись, стреканул вниз.

А я между тем, приглядываясь и прислушиваясь к неторопливо разбредавшимся по лагерю плотникам; не обнаружил среди них папы и у одного из них узнал, что он сегодня и не приедет—в конторе нашлись срочные дела. Это меня немного опечалило, но ненадолго. Ринчин кхекнул и сухо произнес:

— Слышали начальника? Все так и будет. Внимание! Равняйсь!.. Смирно!.. На месте шагом — марш!

И мы дернули коленками.

Егор Семенович, дальнозорко отводя голову, как дятел при ударе, вычитывал что-то в большой, похожей на классный журнал, книге и сверялся с тем, что лежало на полках. Сухонький, подвижный и низкорослый, завхоз был до того кривоног, что сапоги его сходились внизу, словно кусачки, и только при широко расставленных ногах делались параллельными. Такие вот поджарые и живые старички, с такими кавалерийскими ногами, чаще всего оказываются бывшими чапаевцами или буденновцами.

— Егор Семенович, нам бы десять ведер, щетки и тряпки — бак чистить, — сказал Ухарь.

— Пожалуйста — любезно отозвался тот, подошел к своему столику, отложил большую книгу и открыл тетрадку. — Ведра — пожалуйста, щетки — пожалуйста! Что угодно! Завези живую воду — дам живую воду!.. Так, на кого записывать?

— Что записывать? — не понял Ухарь.

— Что берете.

— А зачем?

— Чтобы отвечать: потерял — найди, не нашел — плати! — Ухарь присвистнул под наш хохоток и поскреб затылок.— А как же! Не у мамки с папкой!