Иван Полуянов - Дочь солдата

У Верки пальцы дрожали на пуговках кофточки. Никак не могла застегнуть.

Туча-то! Растет, надвигается, грозит все сокрушить своей громадой. Она мутно-коричневая. От нее несет сырым холодом. Клубятся, сталкиваются рваные ее ошметья.

Свирепеет ветер, гнетет. Напряженно согнулись вершины берез, и им уже не разогнуться. Сникла трава, вздрагивает и трепещет, будто ползают в ней невидимые змеи.

А телята сбились в кружок, жуют жвачку, опустив морды к земле. Не трусят перед бурей.

Темень, как в полночь.

И опять вспыхнуло все вокруг белым пламенем. Каждая былинка засветилась. И как загрохочет над головой!

Мигом телята были загнаны в шалаш-закут. Без сил, тяжело дыша, Верка прислонилась к жердям. Спасибо дяде Паше: мало того, что огородил выгон, срубил закуток из жердей, — он и крышу настлал. Крыша из пластов еловой коры, мочи дождь — не промочит!

Молния осветила шалаш. Верка невольно зажмурилась.

И вдруг повалилась навзничь! Это перепуганная Снежинка ее столкнула, бросившись из темного шалаша.

Выбежав на волю, Снежинка притормозила всеми четырьмя копытцами. Брякнулась оземь, замычала басом.

— Тел-у-у-ушка! Дикарка! — вопила Верка. От жгучей обиды похолодело в груди.

Выход открыт. Хилька выбежал, Веснушка, Минька… И такой балет устроили, что Верка села на землю и заревела. Выкормила на свою голову неслухов!

Снежинка, поднявшись на ноги, побегала ошалело и прыгнула в лужу. Забилась, поднимая со дна коричневую муть.

— Пропадай тут! — всхлипнула Верка и язык дурной телушке показала. — Бя-я!

Капли дождя полоснули по луже картечью, хлестнули, прибивая траву к земле.

Телята со всех ног — под защиту закутка.

— И еще резвее их Верка — в деревню.

Молнии превращали тугие струи дождя в потоки расплавленного слепящего огня. Не утихая, гремел гром. Сыпался град. Он отскакивал от земли, гулко бил по воде Талицы.

— А Снежинка?

Захлебнется дикарка. Вода в ливень прибудет. Уже прибыла в луже-курпаге.

Верка повернула обратно. И пусть ее громом убьет, и пусть в Талицу смоет. Кому она нужна, когда глупая телушка и то не слушается, ставит ее ни во что.

Верка бежала, прикрываясь локотком. Ноги скользили, заплетались в густой траве.

И сек дождь-проливень, барабанил крупный град.

— Не боюсь! Ни столечко… — шептала Верка, подбадривая себя, и кривила губы. У ней зуб на зуб не попадал, так донял страх. И она хмурилась и вздрагивала при раскатах грома, втягивала голову в плечи.

Вода в луже-курпаге показалась неожиданно теплой. Снежинка стояла смирнехонько. У-у, вредная… Паинькой прикинулась. Ну, не глупая ли — от дождя в воду полезла!

Кофточка зацепилась за кривой рог коряги. Некогда отцеплять… Кофточку почти сдернуло с Верки, но она уже дотянулась до Снежинки. Толкала глупую телушку, стукала ее по боку.

Ноги увязали в податливом иле. Переступила Верка — нога попала между корягами.

— Да ну… ну же! — торопливо понукала Верка. — Ах, какая ты…

Молния прорезала белую стену дождя. По небу будто ударило хвостатой плетью: грянул гром, сухо, раздирающе. Молния показалась черной, настолько была ослепительна, а уши плотно заложило горячей ватой.

Снежинка отпрянула, ударила Верку грудью. Верка пошатнулась, и острая боль пронзила ее всю…

— А-а! — дернулась Верка, слабо вскрикнув. — А-а…

Из забытья вывела боль. И сразу прорвалась тонкая, как бы водяная пленка, отделявшая ее от мира.

— Пи-ить…

Спекшиеся губы онемели, будто на морозе.

— Копытце вашей козочки в полном порядке, — прозвучал откуда-то издалека странно знакомый голос. — Был вывих, ничего страшного.

Голоса удалились, потухли. Лежать было покойно. Снился проселок сквозь зеленеющие поля…

Откуда-то взялся яркий свет. От него нельзя было спрятаться на самом дне подушки.

Верка заворочалась, жмурясь, приоткрыла веки. Вчерашнее припоминалось ей смутно: так видишь улицу из окна, когда по стеклам стекают ручейки дождя, оставляя извилистые следы и до неузнаваемости изменяя перспективу знакомой улицы…

Между занавесок било солнце. Прищуришься — от него запрыгают к ресницам золоченые, тоньше паутины бегучие стрелки. Волнами наплывала свежесть. Веяло запахами крапивы, мокрой березовой коры, земли, исходящей после дождя паром.

А где же ива у окна?

«Ах, вот оно что… Горенка-то в избе дяди Паши! Как я сюда попала, не помню. Вообще ничего не помню»… — Верка разглядывала подпечек, выкрашенный масляной краской. Он расписан алыми цветами. Нарисован тощий добрый молодец с гармонью перед толстой красной девицей с косами до пояса. Надпись: «Что же ты, Улита, к лесу не пришла?»

У порога шушукаются — голова к голове— Маня с Веней. Леня стоит спиной к кровати.

— Вы о чем это? — приподнялась Верка с подушек.

Ребята дружно к ней повернули головы. Похоже, говорили о ней.

— Доброе утро! — пропела Маня тоненько, смущаясь. Теребила передник, не сводила с Верки расширившихся черных зрачков.

Чудно как! Верка усмехнулась.

Леня почему-то переминается с ноги на ногу. Не решается подойти.

А Веня сказал:

— Снежинку я налупил, не имей заботы. Взяла моду по лужам лазить. Что свинья!

— Сам ты поросенок! — быстрым шепотом перебила его Маня. — Уговор забыл, да? Вере нельзя волноваться. Что доктор-то говорил?

— Леня, как я сюда попала? — спросила Верка. — Хватит вам, ребята, шушукаться. Заговорщики какие-то!

Маня не дала Лене ответить.

— Тебя, Вера, Наташа нашла. В самом что ни есть героическом виде! — Маня для убедительности зажмурилась и, вздохнув, затрясла косичками.

— Чепуха! — Верка покраснела от удовольствия.

— В самом-самом! Ты висела кофточкой на коряге. Еще немного — и захлебнулась бы… А буря, буря-то была! Настоящий ураган. Ты, Вера, бесстрашная, честное пионерское.

— Один раз так треснуло — молния в столб попала! И по всей деревне лампочки электрические вспыхнули, — проговорил Леня.

— Ты не мешай, дай досказать, — одернула его Маня и продолжала, любовно глядя на Верку. — Увидела тебя Наташа. Без сознания. Перепугалась она… страсть! Подхватила скоренько тебя на руки да скоренько в деревню. А буря-то лютует, ветер с ног валит… Ой! Прибежала Наташа, а Домна ее в избу не пускает. У-у, старбень вредная! Кричит: «Не хочу в свидетели. Картошка не окучена, чтобы мне по судам таскаться». Она думала, тебя громом… ну, молнией поразило. Крестится, молится и не пускает Наташу. А ты, Вера, стонешь. Ногу, вишь, повредила. Тут дядя Паша подошел, тоже хотел к тебе на выгон бежать. Как сердце ему подсказало, что с тобой неладно…

— По-родственному! — Леня простодушно помаргивал. Широко улыбался большим, с толстыми добродушными губами ртом. — Мы ведь родня.