Ф. Кон - Наша амнистия

А одиннадцать человек, которым предстояло на следующий день рисковать своей жизнью, с необыкновенной душевностью повторяли:

— Справимся... Освободим... Вот-то будет радость!

Настал роковой день. Тягостный, бесконечно длинный. Все готово, десятки раз проверено, и нечем заполнить время до позднего вечера, когда предстояло приступить к делу.

В семь часов вечера мы собрались в квартире на Иерусалимской улице. Все уже были одеты в форму.

Явился и инструктор еще раз проверить, все ли в порядке.

Разговор не клеился, и поэтому время тянулось томительно долго.

Пробило восемь. Только восемь. Еще два часа надо ждать.

В десять я встал с места.

— Ну, готовьтесь! Иду телефонировать. Не позже, чем через полчаса, я вернусь, и тогда пойдете.

Анна выпроводила меня и закрыла ворота.

Я отправился на заранее условленную квартиру и по телефону вызвал смотрителя подследственной тюрьмы.

— Кто у телефона?

— Смотритель подследственной тюрьмы.

— С вами говорит обер-полицмейстер.

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

— Не позже, как через час, к вам явится жандармский ротмистр фон-Будберг с моим предписанием. К этому времени должны быть подготовлены к отправке в десятый павильон Варшавской цитадели арестанты. Запишите точно фамилии.

— Слушаюсь.

Я перечислил фамилии всех десяти смертников.

— Записали?

— Так точно, ваше превосходительство.

— Прочтите.

Смотритель прочитал.

— Верно. Действуйте без замедления. К его приходу все должно быть готово. Приготовьте тюремную карету. Конвоя не надо: он приведет свой конвой. Все запомнили?

— Так точно.

— Смотрите, чтобы не было задержки.

— Слушаюсь. Все будет исполнено.

Я вызвал по телефону смотрителя подследственной тюрьмы.

Первый шаг был сделан. Я побежал обратно на Иерусалимскую.

Рукопожатия без слов, но красноречивее всяких слов.

Анна через ворота поодиночке выпускала «полицейских» на улицу. Я потушил свет в комнате и прильнул к окну, наблюдая, как они пробираются на середину улицы.

Собрались, выстроились, «ротмистр» отдал команду, и они, отбивая шаг, как заправские солдаты, пошли.

Анна вернулась в комнату. Она была взволнована.

— Главное упустили... Только теперь вспомнила об этом.

— Что?

— Как они будут называть друг друга? Как будет обращаться «ротмистр» или «старшой» к ним?

— Успокойтесь. Инструктор это предусмотрел. У каждого есть своя фамилия.

Она ожила, но от волнения у нее подкосились ноги, и она в полном изнеможении опустилась на стул. Но не надолго. Не прошло и нескольких минут, как она встала, вызвала хозяйку и уже спокойно начала распоряжаться:

— Проверьте, не оставили ли они чего, и сейчас же приведите все в порядок. Чтобы ни малейшего следа не осталось... >

— Успокойтесь. Приберем.

— Мы уходим.

— Анна... — Хозяйка замялась.

— Что? Впрочем, знаю, знаю. Хотите знать, как все обошлось?

— Да.

— Завтра сообщу.

Мы попрощались и ушли на квартиру, куда должны были стекаться все сведения.

Наши отправились в тюрьму. Их там уже ждали, и, как только «фон-Вудберг» передал ключнику пакет, «старшой» зычно крикнул:

— Открывай!

Ворота открылись. «Фон-Вудберг» торопливо поднялся по ступенькам на крыльцо тюрьмы и направился в канцелярию; конвой остановился перед зданием тюрьмы. Тут же стояла карета с кучером на козлах.

Еще с крыльца «фон-Будберг» крикнул старшему надзирателю:

— Зови скорее смотрителя!

— Уже ждут в канцелярии, ваше высокоблагородие.

Навстречу вошедшему «ротмистру» поднялся смотритель.

— Все готово?

— Так точно. Выведи арестантов! — крикнул он «старшому».

На пакет, врученный «фон-Вудбергом», смотритель почти не взглянул. Он вскрыл конверт и, приобщая бумагу к делу, сообщил:

— Его превосходительство уже телефонировали.

— Знаю,— сухо ответил «ротмистр».

Мы предупредили его, чтобы он не вступал ни в какие разговоры и третировал тюремное начальство.

В канцелярию вбежал зачем-то «старшой».

— Пошевеливайтесь! — крикнул «фон-Будберг». «Старшой» исчез.

— Уже выводят, — успокаивал смотритель.

— Бумага о сдаче заготовлена?

— Так точно.

— Давайте.

Взяв бумагу, он услышал на лестнице шаги и вышел в сени.

— Один, два, три... — аккуратно проверял он арестантов.

— Прикажете в канцелярию их вести?

— Не надо. Ведите прямо во двор.

На секунду он вернулся в канцелярию. Смотритель уже подписал бумагу. Под словом «сдал» «ротмистр» своей подписью удостоверил, что «принял».

В течение этих нескольких секунд «конвойные» на дворе выстроились в два ряда, образуя коридор от крыльца до кареты. Арестантов не всех сразу вывели на крыльцо, а поодиночке, с промежутками, для того чтобы было время усадить в карету.

Они знали, что их ведут на казнь, но, окинув шпалеры «полицейских» враждебным взглядом, спокойно разместились в карете — то ли уже свыклись с мыслью о предстоящей казни, то ли дошли до такого состояния, что предпочитали смерть ожиданию изо дня в день, с минуты на минуту рокового конца.

Только Юдыцкий, энергичный парень, выйдя на крыльцо, оглянулся по сторонам, словно ища щелочку, через которую можно было бы прошмыгнуть за ворота.

Но «старшой» оказался на высоте положения.

— Ну, ну, смотри у меня! — Он схватил Юдыцкого за плечо и грубо подтолкнул к карете.

На крыльце появились «ротмистр» со смотрителем и издали наблюдали за размещением арестантов.

— Буйные?— спросил «ротмистр».

— Есть и буйные...

— Иванов!

«Старшой» вытянулся в струнку.

— Пять человек внутрь, двое на козлы, ты и еще двое сзади!

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

«Полицейские» разместились согласно приказанию, «старшой» ждал дальнейших распоряжений.

— Я поеду вперед и у ворот цитадели буду дожидаться.

— Слушаюсь.

— Трогай!

Ворота открылись, и карета медленно выкатилась на улицу. «Ротмистр», удостоив смотрителя рукопожатием, двинулся вслед за каретой.

Было половина первого ночи, когда,он подошел к квартире, в которой мы дожидались известий. Предупрежденный о том, что к нам будут являться люди, дворник, свой человек, партиец, сразу открыл ворота. Юр вбежал в комнату.

— Готово!— радостно сообщил он нам.

Мы бросились его целовать.

Он тут же сбросил форму и минут через пять ушел.

— Готово, но еще не совсем, — вздохнула Анна. — А как там дальше?.

Молча, со стиснутыми зубами, сидели в карете-клетке обреченные.

Молча, еле сдерживая себя, сидели и «полицейские».