Владислав Крапивин - Мушкетер и Фея. Повести

— До свидания.

В коридоре он вдруг почувствовал, что слабенько дрожат ноги. Странно даже. Ведь он не боялся. Правда не боялся! Может быть, это просто от волнения? Волнение — это не страх, это можно. Он вновь заставил шагать себя твердо, и марш «Морской король», нарастая, опять зазвенел в нем: упорная песня труб и вспышки медных тарелок.

«Все равно примут! — сжимая болтик, думал Максим.- Все равно! Все равно!»

Но снова сквозь эту решительность его уколола тревога. И еще. Сильнее.

Что такое?

А вот что: Максимкина дорога лежала мимо кабинета врача.

«А если узнают, что я наврал тогда про укол?»

Если узнают — тогда конец. Тогда не видать пионерского галстука.

Максим представил, как это будет: грозные упреки Софьи Иосифовны, усмешки ребят, довольные глаза Риммы Васильевны: «Я же говорила…» Он даже зажмурился. Даже остановился. Еще яснее постарался вообразить, как может случиться… И вдруг понял, почувствовал: ничего не будет. Он сам придумал себе эти ужасы, потому что в нем жил страх. А сейчас страха не было. А если и был, то маленький, сморщенный, забившийся в самый темный уголок. Этот страх сам боялся Максима.

Что может быть? Скорей всего, и не вспомнят, если не спохватились за два месяца. А если и спохватятся?

«Как же это получилось, Рыбкин?»

«Ну, я не знаю. Мне помнилось, что делали прививку».

«Как это «помнилось»?»

«Наверно, перепутал с прошлым годом. Я разве отказывался? Просто предупредил. Ну, делайте сейчас, пожалуйста».

Вот и все.

Однако это было не все. Максим не пошел дальше. После того, что случилось, после того, как он задушил страх и стал победителем, ему хотелось прогнать последнюю маленькую боязнь. Снять с души накипь обмана.

Он вздохнул, переступил, набираясь решимости для отчаянного признания, и дернул дверь!

Она не открылась… Она была заперта!

Будем честными до конца: Максим не огорчился. Наоборот. Но теперь совесть его была чиста, и он знал, что не станет больше врать и бояться. С облегченным сердцем выскочил он на лестницу, увидел в окне голубое небо с белым следом самолета. Вспомнил, как такой же след прошивал облака, которые стояли над рекой, над «Гнездом ласточки».

И тут догнала его новая тревога.

Таня!

Она, конечно, до сих пор презирает его. Вспоминает, усмехается, и ее серо-голубые глаза обидно щурятся.

Он был хвастун и трус! Таким она его и запомнила.

Он для себя решил спор с Транзей. А для Тани? Как она узнает? Она и сейчас думает, что Транзя ходит гордый, а у Максима заячья душа…

Максим выскочил из школы и торопливо пошел к реке.

По знакомой тропке Максим скользнул через щекочущие заросли на тайный уступ. Зорко глянул сквозь перепутанную траву: нет ли кого поблизости? Не было. Прислушался. Стояла тишина, только крошки сухой глины, срываясь вниз, шелестели среди стеблей.

Максим нырнул в щель.

Была сплошная темнота. Максим нащупал и дернул шнурок. Яркий глаз фонарика послушно вспыхнул под потолком. Все оказалось в точности так, как раньше, когда они уходили. И упавшая стрела лежала у входа. Значит, Таня не приходила. И наверно, сегодня уже не придет.

Максим присел на ящик, и сделалось ему грустно. Когда они встретятся? И встретятся ли вообще? И конечно, Таня думает: «Трус, трус…» А он уже перестал бояться! Он уже не такой, как два часа назад.

Как ей об этом сказать? Может, оставить болтик? Правильно! Она увидит и все поймет!

А если не поймет? Вдруг подумает, что подлый Витька Транзистор выследил «Гнездо ласточки» и побывал здесь? Или еще что-нибудь не то подумает?..

Написать бы письмо. А как? Нет ни карандашика, ни бумаги… А может быть, есть? Максим обвел глазами стены. Оружие, индейский убор, карта… В нише-маленькие дамы и мушкетеры замерли в неподвиж- ном танце. Рядом с ними лежат кусочки пластилина — чтобы лепить новых воинов и придворных.

А ведь в древности люди писали на глиняных табличках! Выдавливали буквы!

Максим вскочил и ощупал пластилиновые брусочки: который помягче? Все были одинаковые, жесткие. Тогда он выбрал темно-красный, немного похожий по цвету на вишневую форму. Отложив болтик, он долго разминал пластилин и шлепал им о доски ящика. Получилась лепешка.

Усевшись перед ящиком на корточки. Максим взял стрелу и провел по пластилину. Ничего, можно писать. Но что?

«Здравствуй, Таня! Ты, наверно, думаешь, что я струсил. А я просто не хотел драться, потому что послезавтра мне вступать в пионеры, а Римма Васильевна сразу скажет, что я хулиган… Но потом…»

Нет, это будет неправда. Хватит врать.

«Здравствуй, Таня. Сначала я побоялся связываться с Транзей, а когда ты ушла…»

Нет, неловко писать про это. И опять получится, что он трус. А он уже перестал быть трусом, зачем же про это вспоминать? Лучше так:

«Когда ты ушла, я понял, что все-таки надо его отлупить».

Это уже лучше. В самом деле так было: она ушла, а он понял… Только слишком длинно получается. Может быть, проще? «Я понял, что надо его отлупить…»

Нет, не так. Можно еще яснее и короче.

И, склонившись над пластилиновой табличкой. Максим начал выцарапывать наконечником слова. А белое перо на хвосте у стрелы размашисто двигалось над его пилоткой. Вот что получилось:

«Пришлось его отлупить. Приду завтра в 2 ч. Максим».

Потом он подумал: «А вдруг она завтра до двух здесь не появится?» И тут же успокоил себя: «Появится! А если нет, я оставлю ей новое письмо».

Рядом с пластилиновой табличкой Максим положил болтик — свидетельство своей победы. И сразу пожалел его: болтику скучно будет одному в темноте.

Максим опять взял его, вздохнул, побаюкал… и догадался! Перевернул болтик и вдавил в пластилин. Плоская головка с аккуратным числом «12» оттиснулась рядом с подписью, как настоящая печать. Правда, цифры получились наоборот, но Таня все равно догадается.

Теперь все-все было хорошо! Максим выключил фонарь и хотел поскорее выбраться из пещеры. К солнышку, к свежей траве, к лету.

Но снаружи вдруг зашелестело, защелкало по листьям, и появилась словно занавеска из стеклянных ниток. Это, не закрывая солнца, набежала тучка с первым летним дождем. Будто нарочно, чтобы пошутить с Максимом и не выпустить из «Гнезда».

Он не обиделся на тучу. По веселому шуму капель, по их солнечному сверканию он понял, что это ненадолго. И правда, через две минуты дождик убежал, оставив на обрыве блестящую траву. А на фоне сизого облака за рекой появилась яркая крутая радуга. Вернее, две радуги — одна внутри другой. Эти разноцветные ворота размытыми полосками отразились в воде, и там их с размаху разорвал на лоскутки белый катер на подводных крыльях.

Максим выбрался на тропинку. Глина стала скользкой, а листья травы мокрыми ладошками хватали его за ноги. Рукава рубашки намокли оттого, что по ним щелкали сырые верхушки. Но это были пустяки, это было даже приятно.