Тамара Крюкова - Потапов, «двойка»!

— Эй, пацан, ты чего там топчешься?

Шмыгунов сглотнул и единым духом выпалил:

— Конан, мы тут с ребятами поспорили. Я говорю, что ты на это дерево залезешь, а они говорят, нет.

Задним умом Шмыгунов понял, что брякнул что-то не то. Если Конан посмотрит вверх и увидит рюкзак, его гнев обрушится на крайнего. И крайним окажется он. В голове всплыл рассказ учительницы истории про участь послов, приносивших в былые времена дурные вести.

Конан щелчком отбросил окурок и осклабился:

— А чего я там не видал, на дереве?

Шмыгунов благоразумно оставил этот вопрос без ответа.

— Проиграл ты, пацан, — продолжал Конан, отвесил Шмыге подзатыльник и, дав понять, что разговор окончен, снова повернулся к своим дружкам.

Не искушая судьбу, Шмыгунов зайцем бросился в школу.

— Ну что же ты! — с упрёком встретил его Женька.

— Не уговорил, — развёл руками Шмыгунов.

Перемена подходила к концу, и тут удача снова улыбнулась Женьке. Синицына крикнула:

— Ребята! Конан ушёл!

— Бежим! Скорей! — скомандовал Женька Лёхе, прихватил швабру, и они опрометью бросились из класса.

Перескакивая через две ступеньки, друзья сбежали вниз и выскочили из школы. Рюкзака на ветке не было. Возле дерева толпилась мелюзга из продлёнки и что-то оживлённо обсуждала.

— Эй, мальки, что случилось? — спросил Женька.

— Из окна кто-то сумку выкинул.

— И где она? — живо заинтересовался Женька.

— Её Надежда Викторовна унесла, — сказала румяная, щекастая первоклашка, а её бледнолицая подружка взахлёб подхватила:

— Она Илюше Мальцеву по голове попала. Его к врачу повели. У него прямо шишка вскочила. Теперь к директору вызовут того, кто сумки бросает. Ох и влетит же ему!

— А откуда они узнают, кто её бросил? — пожал плечами Женька.

— Так там же на тетрадках написано, — сказала щекастая, удивляясь Женькиной недогадливости.

В этот миг Женька Москвичёв понял, что пришёл его последний час. Раздался звонок.

На следующей перемене Женька предусмотрительно не высовывал носа в коридор, но это его не спасло. В класс вбежал Шмыгунов и крикнул:

— Атас! Конан!

— Меня в школе нет, — пискнул Женька и стёк под парту. Он бы с радостью слился с паркетом, но такими способностями он, увы, не обладал.

Конан влетел в класс и в бешенстве заорал:

— Где этот шклявый? Экстрасенс недоделанный!

Все будто онемели. На удивление, только трусиха Синицына не потеряла самообладания.

— Он у врача, — быстро нашлась она.

Женька готов был расцеловать её за эту ложь. Всё-таки Синицына — человек!

Борясь с приступом гнева, Конан помолчал, а потом мрачно произнёс:

— Передай, что врач ему больше не поможет. Тут медицина бессильна.

Он взял со стола чью-то ручку и пальцами одной руки легко переломил её пополам.

Нервы у Женьки не выдержали. Он вздрогнул и, задев стоящий рядом стул, выдал своё присутствие. Конан нагнулся, и их взгляды встретились.

— А ну, вылазь, — приказал Конан.

— Конан, честное слово, это случайно, — пролепетал Женька, вылезая из-под стола.

Конан схватил его за шкирку и поднял, так что рубашка жалобно затрещала.

— Что с тобой сделать? Может, в окно вышвырнуть? — кровожадно спросил он.

Женька, точно опоссум в момент опасности, замер и не трепыхался. Такая покорность судьбе охладила пыл Конана. Он разжал пальцы, и Женька кулём повалился на пол.

— Где твои шмотки? — сурово спросил Конан.

Женька кивнул на стоящий под столом ранец. Конан подхватил его, поднёс к окну, высыпал всё содержимое вниз, а следом швырнул и ранец.

— Считай, что тебе повезло. Если я тебя ещё близко увижу, ты у меня, как Карлсон, будешь под крышей летать.

С этими словами Конан ушёл. Почти тотчас в класс влетел Петухов. Не скрывая огорчения оттого, что пропустил аттракцион «Конан во гневе», он сокрушённо воскликнул:

— Ну как, Москвич, ты ещё шевелишься? Эх, жалко, я опоздал!

— Не боись, Петух. Ты ещё получишь свою порцию жизненных радостей, — успокоил его Женька.

— Шутник, — усмехнулся Петухов, плюхнулся на своё место и озадаченно заглянул под стол:

— Я чё-то не догоняю, где мой портфель?

Женька загадочно улыбнулся и многозначительно посмотрел на окно.

Когда Лёха зашёл за Женькой, он сразу же понял, что нормального гулянья не получится. Женька задумчиво сидел в кресле, закинув ноги на подлокотник. Его вальяжная поза красноречиво говорила о том, что он был в философском настроении. А судя по количеству фантиков от конфет на журнальном столике, он пребывал в нём уже довольно долго.

— Ничего себе! Ты, наверное, целый килограмм конфет слопал! — удивился Лёха.

— Это не конфеты, — рассеянно произнёс Женька, как будто его мысли витали где-то далеко.

Лёха с подозрением покосился на сласти. Выглядели они на удивление натурально, но рисковать не стоило. Он поспешно убрал руку от суфле в шоколаде и спросил:

— А что?

— Питание для мозга, — пояснил Женька.

— A-а, ну тогда всё в порядке, а то я уж подумал…

Питание для мозга ещё никому не вредило, поэтому Лёха без промедления развернул блестящую обёртку и отправил конфету в рот.

— Что ты подумал? Договаривай, — Женька уставился на друга.

— Ну, мало ли. Может, ты пустые фантики завернул, чтобы приколоться.

— Эх, брат Лёха, какое же это ребячество! Пора бы тебе повзрослеть, — сказал Женька с видом человека, познавшего жизнь.

— Почему это ребячество? Ты же на прошлой неделе сам так Шмыгу разыграл, — обиделся Лёха.

— Вот и я о том же. Можно сказать, треть жизни уже прожита.

— Почему треть? Нам же только по двенадцать.

— С лишним. Считать умеешь? Вон Пушкин погиб в тридцать семь. Как раз получается треть жизни.

— А при чём тут Пушкин? — не понял Лёха.

— При том, что пора подумать о вечности.

— Чего?!

— Вот ты, Лёха, что в жизни хорошего сделал?

— Вчера «четвёрку» по алгебре получил, — с гордостью сказал Леха.

— Это не считается. Не будешь же ты потомкам хвастать своей «четвёркой». Им глубоко фиолетово, что у тебя было по алгебре.

— Может, мне тоже фиолетово, что они там подумают.

— А вот тут ты не прав. Нужно оставить свой след в веках.

Лёха скептически усмехнулся:

— Как же ты его оставишь?