Анка Штурм - Поезд ночных теней [litres]

Флинн сникла. Она смотрела на сидящего тут Фёдора – мощные плечи склонены над книгой, серьёзный сосредоточенный взгляд направлен на грязные страницы, – и разница в возрасте между ними казалась ей непреодолимой преградой: словно их разделяли не какие-то два года, а целая жизнь.

В лице его отражались истории, которые он Флинн никогда не расскажет, а в глазах стояло прошлое, сделавшее его слишком сердитым и утомлённым для пятнадцатилетнего. Тут угадывался опыт, позволяющий ему говорить « Всемирный экспресс – это ещё не весь мир» .

Флинн снова начала разговор:

– Знаю, но он очень важная часть мира. – Она подумала о неиспользованном билете Фёдора, приклеенном в вагоне для самостоятельных занятий, и прибавила: – Вот только ты этого не понимаешь!

Она знала, что её слова ранят Фёдора, но это правда. Рельсы, по которым катил Всемирный экспресс, были не просто какой-то точкой на глобусе. Более того – они были нитями вокруг него, удерживающими словно в клубке шерсти все страны и континенты. Но откуда же у Фёдора взяться ощущению, что он держит в руке целый мир, если он даже пальцем пошевелить в том направлении не соглашается?

Флинн недолго поразмышляла, не стоит ли извиниться перед Фёдором, но потом просто повернулась и скрылась за стеллажом со школьными принадлежностями. В душе у неё всё как-то странно застыло. Чтобы успокоиться, она принялась считать шаги до конца вагона. Два, три, четыре… На счёт « пять » покрытая копотью ладонь схватила её за руку.

Флинн, в испуге остановившись, обернулась. Она стояла к Фёдору так близко, что ощущала лёгкую ауру дыма и жара, часто часами окружающую его после работы в будке паровоза.

– Я не это имел в виду, Флинн, – сказал Фёдор. В лице его читались огорчение и неподдельное раскаяние. – Ты, конечно же, тигрик по праву.

Флинн не верила своим ушам. Всего две недели назад он уверял, что она ни за что не станет никем выдающимся. А теперь утверждает обратное! Если всё так, как он говорит, значит, им навсегда суждено жить в разных мирах.

Флинн с ужасом вырвала руку.

– Определись, наконец! – в раздражении воскликнула она. Сердце её бешено колотилось, словно она призывала Фёдора сделать выбор не между двумя точками зрения, а между ней и девушкой с пучком на затылке.

Фёдор разочарованно вздохнул:

– У меня нет времени препираться, Флинн. Мне неспокойно. Ты в окно выглядывала? Всю дорогу снег, и лёд, и холод. – Он бессильно покачал головой. – Я уже говорил об этом с Даниэлем и Дарсоу. Тут что-то не так. До того как оказаться во Всемирном экспрессе, я тринадцать лет прожил в России – и никогда в сентябре не было так много снега! – Он многозначительно взглянул на неё. – Вот это действительно большая проблема.

Сердце Флинн болезненно сжалось.

– Ты подчеркнул «это», а не «большая проблема», – констатировала она. – Так, словно мои тревоги ничего не стоят. – Голос её становился всё более вялым. – Так, будто это какое-то идиотское соревнование! – Всё тело у неё покалывало от изнеможения. Ей подумалось о северных енотах, которые отказывались говорить с ней, пока она не победит в неделе состязаний. Состязаниями она уже сыта по горло.

Фёдор, нахмурившись, опустил руки.

– Что с тобой творится? – искренне недоумевая, спросил он.

Флинн растерянно уставилась на него. Он что, не понимает? Ей просто хочется меньше споров между ними и больше доверительности. Меньше разочарования и больше радости. Но слова у неё на языке были тяжёлыми, как камни, поэтому она просто развернулась и вышла из вагона – так же решительно, как и вошла.

В этот вечер в вагоне для самостоятельных занятий царила суета. Над головами павлинов жужжали бумажные самолётики с моторчиками, и с хлопком открывались тюбики рахенснафовской новейшей жвачки с гигантскими пузырями .

– Наконец-то тут классная атмосфера, – радовался Касим, восседая за письменным столом по соседству с Флинн. Сняв крышку с коробки шариков-«бюрократов» де люкс (шоколадных шаров размером с кулак, с начинкой из ванильного пудинга), он открыл блокнот с надписью: «Безумно остроумные безумные идеи». Придуманное Касимом название до этой минуты беспокоило Флинн, но она отвела взгляд. Касим прав, с лёгкой улыбкой подумала она. Время между двумя и четырьмя часами вообще-то предусмотрено во Всемирном экспрессе для учёбы и чтения. Но поскольку здесь больше не было мадам Флорет, чтобы следить за соблюдением тишины во время занятий, вагон полнился громким смехом и болтовнёй.

Флинн подскочила от оглушительного хлопка. В другом конце вагона сидели Оливер Штубс и Файви Мустаки, производя чудовищный шум в лучших традициях северных енотов. Флинн нахмурилась.

– С бинго языкомолов мы обломились, – признал Касим, проследив за её взглядом. – Но завтра мы победим. Не надо, Флинн! – встревоженно воскликнул он, когда Флинн, встав, пошла по вагону. Засунув руки в карманы, она нащупала открытку Йонте. Время и приключения уже изрядно потрепали кусочек картона. Как же так – открытка становилась всё тоньше, а поиски Йонте всё не заканчивались! Ей нужно найти, наконец, новые пути.

– Смелей вперёд, ничего не страшись! – пробормотала Флинн. Вечернее солнце грело спину, а светлое ковровое покрытие приглушало шаги, пока она не оказалась в другом конце вагона.

– Я снова по поводу Йонте… – начала Флинн, но Файви тут же заткнула ей рот преувеличенно громким «Ш-ш-ш». Оливер Штубс загоготал. Флинн стояла рядом с ним как побитая собака. Она отважилась на новую попытку: – Утром разговора как-то не получилось. – «Как-то» означало, что собственный голос показался ей слишком громким и в то же время слишком слабым. «Как-то» означало, что Флинн чувствовала себя жалкой и неловкой, а теперь вдобавок ещё и безбашенной.

Файви Мустаки выдула из жвачки розовый пузырь, и он лопнул.

– Исчезни! – крикнула она, не глядя на Флинн.

Глаза Оливера Штубса блестели в предвкушении веселья и развлечения, словно он был кошкой, а Флинн – его новой игрушкой.

– Здесь полагается молчать, – с ухмылкой сказал он и закончил дурацкой рифмой: – Пока зубы торчать.

Флинн потеряла самообладание.

– Никто здесь молчать не собирается! – крикнула она так громко, что на неё, пылая гневом, обернулась сидящая в середине вагона Гарабина.

В эту минуту открылась железная дверь в начале вагона, и вошла миссис Штейнман. Руки у неё были сжаты в кулаки словно перед дракой.

– Что тут происходит? – спросила она, сверля взглядом павлинов, которые, жуя жвачку, сидели не на своих банкетках, а на столах и на полу.