Анка Штурм - Тайна пропавшего ученика [litres]

Флинн вспомнилось, как Даниэль потянулся к пачке сигарет.

– Да, – сказала она, – но пусть она ещё чуть-чуть побудет у тебя.

Касим, хрюкнув от смеха, снова сконцентрировался на листке бумаги, который пламя прогрызало как налетевший рой саранчи. Квадратный листок выглядел так, словно кто-то нарисовал на нём игровое поле.

– Что это? – спросила Флинн, когда ветер развернул маленькое пламя в её сторону. На всякий случай она сделала шаг назад.

Касим тихо вздохнул.

– Список, – сказал он и уточнил: – Список «Беснуйся, Флорет!». Я поспорил сам с собой, что в этом учебном году сумею за девяносто секунд заставить мадам Флорет подать заявление об увольнении. Ну, конечно, только в состоянии нервного срыва. – Уголки губ у него опустились. – Я был близок к цели. Но такое в мои планы не входило.

Флинн наблюдала за последними мерцающими точками, парящими в воздухе подобно блёсткам феи.

– Да, – согласилась она, – такое ни в чьи планы не входило.

Пусть мадам Флорет и жуткая учительница, но она заслуживала лучшей участи в жизни. А теперь она исчезла. Никому не известно, жива ли она. Да ещё и Гарабина лежит в медицинском кабинете без сознания.

Перегнувшись через перила, Флинн посмотрела на поезд, извивающийся по местности гигантской стальной змеёй.

– Если даже мне придётся вернуться домой, всё равно это не конец, – прошептала она. – Понятия не имею как, но я найду не только Йонте, но и Йетти. Обещаю.

Наступило последнее утро. В последний раз завтрак в столовой, в последний раз звяканье тарелок с эмблемой школы.

В купе Флинн, сложив рубашку в клетку, в которой она появилась в поезде, аккуратно положила её в пустой шкаф. Вместо неё она уже всё утро ходила в рубашке Йонте, жёлтой, слишком большой для неё. Она надеялась, что Кёрли не заметит подмены.

Всё её личное имущество после двух этих необыкновенных недель состояло, кроме старой открытки от Йонте, только из его обугленного билета и «благостного» списка, который она составила за время, проведённое в поезде:

«Благостный, напольные часы, магия, оперетты, плеяды».

Слова, отныне определяющие её жизнь. Потому что они относились к новой жизни, настоящей – жизни здесь, в поезде.

Напротив неё, на кровати мадам Флорет, по-турецки сидел Фёдор, молча наблюдая за Флинн так, словно она какое-то сказочное существо, которое он боится спугнуть.

– У тебя вид как у единорога, – сказал он. – Ты что, хочешь произвести впечатление на своего друга-панка?

На миг Флинн испугалась, что Фёдор именно теперь вознамерился начать старый спор между ним и павлинами, но сообразила, что это её волосы всё ещё мерцают лилово-золотым светом.

– Ох, – вздохнула она с облегчением. – Нет. Это долгая история. Без неё мы бы сейчас здесь не сидели.

Уголки губ Фёдора поднялись, совсем немного.

– Тогда это хорошая история, – сказал он, приподняв здоровую руку. – Ведь я же не соврал, правда?

Флинн не понимала, о чём он говорит, пока он широким жестом не обвёл купе и не повторил слова, сказанные им больше недели назад:

– Это самое лучшее место в мире, скажи? Во всяком случае для нас обоих. – Ярко мерцающие точечки в его глазах навели Флинн на мысль о магии, великой древней магии.

Она кивнула:

– Самое лучшее.

Ей не доведётся стать ученицей в этом поезде.

Наконец, когда поезд катил по северогерманской глуши, Фёдор сказал то единственное, что сказать было не стыдно и небесполезно:

– Я продолжу искать Йонте. Всегда. И, может, когда-нибудь тебе не будет больше дома так одиноко.

Флинн, взглянув на него, уже сейчас поняла, как ей будет его не хватать. Она стремительно бросилась ему на шею. Он был угловатым и тёплым, а чёрные как вороново крыло волосы пахли копотью, и углём, и машинным маслом. Флинн вдохнула этот насыщенный запах, а затем резко вырвалась. Сунув ему в руку «благостный» список, она вышла в коридор, где, разглядывая в окно равнинную местность, стояли Пегс и Касим.

Заметив на Пегс яркий вариант клетчатой рубашки, которую она сегодня надела к короткой плиссированной юбке, Флинн улыбнулась. Для неё настало время прощаться с ними. Даниэль ждал её в тамбуре этого вагона, и Флинн не хотелось, чтобы он вошёл посмотреть, где она застряла.

– Пишите мне открытки с дороги, – попросила она. – Напишите, когда Гарабина очнётся, и если узнаете что-нибудь о мадам Флорет, и если…

Пегс, прислонившаяся к окну напротив купе, увидев пятна копоти на щеках Флинн, перебила её:

– Похоже, я не та, кого тебе будет не хватать больше всего, да?

– Пегс, ты всегда будешь той , кого мне будет не хватать больше всего, – сказала Флинн чистую правду. – Но есть ещё и тот , – прибавила она, обнимая Пегс, колючие волосы которой ароматно пахли мятой.

За этот комментарий она получила лёгкий толчок в бок.

– Ясное дело, – сказал Касим, похлопав её по плечу, – потому что этот тот — я.

В эту минуту все тревоги Флинн отступили куда-то очень далеко. Здесь и сейчас, рядом с Пегс, Касимом и Фёдором, она была уверена, что никогда не закончит тем, чем закончила мадам Флорет.

Облака в этот день висели так низко, что прижимали густой дым до самых окон. Когда Всемирный экспресс, сделав резкий толчок, остановился, Флинн показалось, что остановилась и её жизнь. Спускаясь по ступеням на перрон номер два, она видела в окнах лица павлинов.

Вокруг стояла тишина. Издалека доносилось воронье карканье.

Флинн огляделась. Борьба осени с зимой проделала в бетоне новые трещины и лишила красок траву.

По полям носился холодный ветер. И всё же это несомненно был Брошенпустель. Даже воздух пах всё так же – сеном, навозом и одиночеством.

– Инги тут нет, – констатировал Даниэль, повиснув, держась за поручни, на ступеньке между тамбуром и перроном словно альпинист над пропастью. В голосе его слышалось замешательство – но и облегчение. И какое-то разочарование.

– Ну, она не сказать чтобы супермамочка, – сказала Флинн.

Внезапно ей стало жаль Даниэля больше, чему саму себя. Он рассеянно оглядывался на старом перроне, словно думал о том, что это место могло бы стать его домом.

– Да, но, – снова начал он, и глаза его блестели, будто одновременно поглотили дождь и солнце, – я же сообщил ей время. Точное время прибытия.

Флинн только взглянула на него – и её внезапно охватила уверенность, что Даниэль и мама предназначены друг для друга. Сейчас оба они несчастливы. Но, возможно, это тот случай, когда большая любовь сама по себе ни к чему не приводит. Ведь, если честно, кто может похвастаться, что из неё что-то получилось?

– Такова жизнь, – сказала Флинн, и эти слова прозвучали так же категорично, как и слова Даниэля «Вот так», когда он рассказывал о её матери.