Келли Барнхилл - Девочка, которая пила лунный свет [litres]

Это тоже была ложь. Он не собирался ужинать в материнском доме и уже подготовил несколько предлогов, чтобы в нужный момент оказаться подальше.

– Может быть, мне пойти с тобой? – предложила мама. – За компанию.

Она по-своему любила сына. И Антейн знал это.

– Я лучше пойду один, – сказал он, закутался в плащ и ушел, оставив мать позади, в полутьме.

Шагая по Протекторату, Антейн выбирал самые безлюдные улочки и переулки. День стоял ясный и теплый, однако юноша натянул капюшон поглубже, чтобы скрыть лицо. Антейн давно уже заметил, что чем лучше он прячет свои шрамы, тем спокойнее людям вокруг, тем меньше они глазеют на него. Иногда совсем маленькие дети застенчиво просили разрешения потрогать его шрамы. Родители, если они были рядом, сгорали от стыда и одергивали своих отпрысков, на чем все и кончалось. Если же родителей не было, Антейн спокойно садился на корточки и заглядывал ребенку в глаза. Если тот не бросался бежать, Антейн откидывал капюшон и говорил:

– Потрогай, если хочешь.

– А это больно? – спрашивал тогда ребенок.

– Уже нет, – отвечал Антейн. И это опять была ложь. Боль так и не прошла. Конечно, болело не так сильно, как в первый день или даже в первую неделю. И все же боль не отступала никогда – тупая боль утраты.

От прикосновения детских пальцев, пробегавших по загрубелым краям и впадинам шрамов, сердце Антейна сжималось, но лишь слегка.

– Спасибо, – всякий раз говорил Антейн. Совершенно искренне.

– Спасибо, – повторял ребенок. И они расходились в разные стороны. Ребенок уходил к родным, а Антейн шел дальше один.

Бесцельная прогулка неизменно приводила его к стенам Башни. Так случилось и в этот раз. Несколько кратких волшебных лет его детства это место было его домом. И когда жизнь его изменилась навсегда, произошло это тоже тут. Он глубоко засунул руки в карманы и поднял лицо к небу.

– Ах, – сказал чей-то голос, – это же Антейн! Пришел нас навестить! Наконец-то!

Голос звучал тепло, но Антейн уловил в нем нечто вроде рычания, такого тихого, что почти и не расслышать.

– Здравствуйте, сестра Игнация. – Он низко поклонился. – Как странно видеть вас за пределами кабинета. Неужели ваши невероятные диковины наконец ослабили свою хватку?

Это был первый их разговор лицом к лицу за много лет. В последний раз они беседовали в тот день, когда Антейн едва не погиб. Позже они переписывались, но письма были краткими – скорее всего, их писали другие сестры, а сестра Игнация лишь подписывалась. Она ни разу – ни разу – не проведала Антейна после той истории. Юноша ощутил горечь во рту и сглотнул, чтобы не поморщиться.

– О нет, – безмятежно отозвалась сестра Игнация. – Любопытство – это проклятие наделенных разумом. Или наоборот – разум есть проклятие для любопытных. Так или иначе, ни от того, ни от другого мне не избавиться, а потому хлопот у меня предостаточно. Однако я нахожу, что уход за травами в саду полезен для души. – Она подняла руку. – Осторожнее, не трогай листья. И цветы тоже. Даже землю не трогай, по крайней мере без перчаток. Многие из этих трав смертельно ядовиты. Красивые, правда?

– Да, – сказал Антейн. Но мысли его были далеки от сада с травами.

– Что привело тебя сюда? – спросила сестра Игнация, сузив глаза. Взгляд Антейна пополз вверх и уткнулся в окно, за которым скрывалась камера безумицы.

Антейн вздохнул. Он перевел взгляд на сестру Игнацию. Перчатки, в которых она работала, были покрыты толстым слоем грязи. Лицо блестело от пота и солнца. Она лоснилась от довольства, словно только что съела лучший в мире обед и была теперь сыта и спокойна. Но как так могло быть? Она ведь уже долго работала в саду. Антейн откашлялся.

– Я хотел лично сообщить вам, что стол, который вы заказали, не может быть готов раньше чем через шесть месяцев, а может быть, и через год, – сказал Антейн.

Это была ложь. Стол не отличался замысловатостью конструкции, а всю необходимую древесину легко было привезти с лесных делянок к западу от Протектората.

– Глупости, – отрезала сестра Игнация. – Передвинь кого-нибудь из заказчиков подальше в очереди. Мы, сестры, – мы практически твоя семья.

Антейн покачал головой. Взгляд его снова устремился к окну. Он не видел безумицу – по крайней мере, вблизи – с того самого дня, когда на него напали птицы. Однако во снах она приходила к нему каждую ночь. Иногда она снилась ему на стропилах. Иногда – в камере. А иногда стая птиц уносила ее в ночь на своих спинах.

Антейн сдержанно улыбнулся сестре Игнации.

– Семья? – сказал он. – Мадам, неужели вы не знакомы с моей семьей?

Сестра Игнация отмахнулась, но ей пришлось сжать губы, чтобы не улыбнуться.

Антейн вновь посмотрел в окно. В узком проеме стояла безумица. Она была худой и прозрачной, словно тень. Ее рука скользнула между прутьев, и на ладони забила крыльями птица. Птица была сделана из бумаги. До Антейна донеслось сухое шуршание крыльев.

Антейн вздрогнул.

– Что ты там увидел? – спросила сестра Игнация.

– Ничего, – солгал Антейн. – Ничего.

– Милый мой, что с тобой?

Он уставился в землю.

– Удачи вам с садиком.

– Погоди, Антейн. Окажи нам одну услугу. Раз уж ты, несмотря на все наши уговоры, не желаешь приложить свои золотые руки к делу и создать нечто прекрасное…

– Мадам, я…

– Эй, ты там! – позвала сестра Игнация. Голос ее вдруг стал гораздо строже. – Ты уже все свое собрала?

– Да, сестра, – донеслось из сарайчика в саду. Голос был чистый, звонкий, как колокольчик. У Антейна защемило сердце. «Этот голос, – подумал он. – Я помню этот голос». В последний раз он слышал его еще в школе, много лет назад.

– Вот и хорошо. – Сестра Игнация повернулась к Антейну, и голос ее вновь засочился медом. – Одна из наших послушниц решила отказаться от высокого призвания, от изучения и созерцания и пожелала вернуться в большой мир. Как глупо!

Антейн был потрясен.

– Но ведь… – Он замялся. – Но ведь так никто никогда не делал.

– Вот именно. Никто и никогда. И больше такого не произойдет. Я должна была быть прозорливее, еще когда она пришла к нам впервые и заявила о желании вступить в орден. Теперь я буду строже набирать послушниц.

Из сарайчика вышла девушка. На ней было простое рабочее платье, которое, верно, было ей по размеру в тринадцать лет, когда она впервые ступила под своды Башни, однако с тех пор она выросла, и теперь подол едва прикрывал ей колени. На ногах у нее была пара мужских башмаков, бесформенных, порыжевших, в заплатах – должно быть, она позаимствовала их у кого-то из садовников. Она улыбнулась, и от улыбки засияли даже веснушки у нее на щеках.

– Здравствуй, Антейн, – приветливо сказала Этина. – Давно мы не виделись.