Франциска Гем - Сёстры-вампирши. Подружка – кровь с молоком

– А что тут такого? – спросила Дака.

– А то, что этот доктор Штайнбрюк не только зубной врач, не только папа Хелене, не только арендодатель мамы, но и работающий, пусть и по совместительству, зато в высшей степени профессионально, плейбой, Казанова и сердцеед!

– Но по нему этого никак не скажешь, – удивилась Сильвания.

– Всё только маскировка, – сказал господин Тепез.

– А что именно делает плейбой? – заинтересовалась Дака.

Господин Тепез пропустил этот вопрос мимо ушей.

– В своей основной профессии он сверлит одну-две дырки в день, а по совместительству он бегает за моей женой, осыпает её цветами и комплиментами и ещё чёрт знает чем!

– Это делает плейбой? – Дака оглянулась на сестру, ища поддержки.

Сильвания отмахнулась. Она откинулась на заднем сиденье на спинку и закатила глаза. Она знала толк в любви, ревности и трагедиях. По крайней мере, теоретически. Девочка проглатывала всё, что находила на эти темы между двумя обложками и что предвещало сердечную боль. Но ещё ни разу она не встречала ни в одной книжке человека, который был бы так ревнив, как их папа.

Сильвания смотрела в окно. Уже показались первые дома их посёлка. Она почувствовала, как что-то тянет в её левом плече, и непроизвольно стала нащупывать на шее свою цепочку. Потом вспомнила, что цепочка пропала и что родная земля приклеена теперь изолентой к изнанке её наручных часов. Сильвания потёрла часы на запястье. И вспомнила при этом Хелене. Не почудилось ли ей это? Действительно ли из кармана джинсов Хелене блеснула золотая застёжка?

Всё было так быстро. Может, Сильвания и ошиблась. Да наверняка.

Но ведь обычно у Сильвании глаз был зоркий, как у орла.

В Липовом тупике господин Тепез припарковался перед домом № 23 на маленьком кусочке газона (он находил, что «дачия» бутылочного цвета была там очень к месту) и быстренько удалился к себе в подвал подремать. День был на его вкус слишком солнечный. А у дочерей было слишком плохое настроение. Почему – оставалось для него загадкой. Но он ещё 1356 лет назад оставил надежду понять женщин, даже если это были его собственные дочери. То, что им было всего по двенадцать лет, не упрощало задачу.

Сильвания и Дака протопали в свою комнату.

– Угораздило же его кусать именно папу Хелене! – возмущалась Дака.

– Теперь Хелене уж точно даже разговаривать с нами не будет, – сказала Сильвания.

Дака смотрела перед собой в пустоту:

– Можно забыть про то, что она зайдёт к нам завтра и поиграет с Карлхайнцем.

– В кино она тоже наверняка не захочет пойти.

– А это было так близко и возможно, ещё бы чуточку – и мы бы стали неразлучными подругами. – Дака показала эту «чуточку» большим и указательным пальцами: толщину почтовой марки.

– А я уже была вся в этой дружбе, – вздохнула Сильвания. – Размечталась. Кусачий папа – это реальный тормоз для любого контакта.

– Фумпс.

– И не говори.

– И что теперь делать? – спросила Дака.

– Теперь поможет только одно.

Девочки встали как по команде. Сильвания достала из футляра свою виолончель, а Дака взяла барабанные палочки и села за ударную установку. Она постучала одной палочкой о другую и воскликнула:

– Ону, цой, трош! – потом изо всех сил ударила по барабану. Её руки, словно ветрила мельницы в бурю, замелькали над установкой. При этом она изо всех сил кричала: – Йе, йе, йе!

Сильвания водила смычком по виолончели, тряся головой вперёд и назад так, будто её только что ударило током. Пара волосинок на смычке порвались, но Сильвания даже не заметила этого. Она закрыла глаза и от напряжения стиснула губы.

Сильвания и Дака делали всё это не для того, чтобы досадить отцу, спящему в подвале. Даже если бы они хотели, всё равно не смогли бы. Гроб вампира был слишком хорошо изолирован. Кроме того, у господина Тепеза был крепкий сон, особенно среди дня. Сильвания и Дака играли только для себя. (Можно предположить, что никто другой и не захотел бы слушать эту музыку. Кроме Карлхайнца.)

Их старый учитель музыки в Бистрине назвал бы это свободной импровизацией, Дака же называла это радикальным рагга-джемом. Для ушей он был не особенно хорош, но зато хорош для живота. Особенно когда ты полон гнева и печали, которые нужно куда-то избыть. В то время как Сильвания обеими ногами прочно упиралась в пол, Дака то и дело вскакивала, чтобы проделать мёртвую петлю.

– Бой, бой, бой! – кричала она, приземляясь, и стучала в воздухе палочками друг о друга.

Дака и Сильвания думали , что играют лишь для себя. Но они не знали, что мать оставила открытой дверь на террасу перед тем, как уехать в город с двадцатью крышками для унитаза. Кроме того, они не знали, что барабанные дроби и вибрации виолончели в виде облака акустического дыма уже вились вдоль Липового тупика. Особенно отчётливо их было слышно в соседнем доме № 21. Близняшки не могли знать, что Дирк ван Комбаст стоял на своей террасе, обратившись лицом к двери террасы Тепезов. И уж совсем они никак не могли знать, что творилось в его голове. Поскольку и сам Дирк ван Комбаст порой не понимал, что с ним.

Дирк ван Комбаст прислушивался, склонив голову набок, к болезненно фальшивым звукам, исходящим из дома Тепезов. Ничего подобного он никогда не слышал. Это звучало так, будто свихнувшиеся обезьяны безумствовали в оркестровой яме. Дирк ван Комбаст воткнул себе указательный палец в ухо и раскачивался, но лучше от этого не становилось. Он тряс головой так, будто в уши ему попала вода. Но и это не срабатывало. Обезьянье буйство продолжалось.

Он наблюдал за домом № 23 всю вторую половину дня.

Субъект Э. Т. час назад уехала из дома, прихватив с собой приблизительно двадцать (Дирк ван Комбаст не был уверен в цифре, но с виду казалось так) крышек для унитаза. Субъекты М. Т., С.Т., а также Д.Т. приехали домой с полчаса назад на старинном автомобиле. Они без слов скрылись в квартире, а потом разраздался грохот.

Дирк ван Комбаст перегнулся в сторону соседской террасы и мысленно прошептал: «Мамочка, если бы ты могла это слышать. Это довело бы тебя до безумия. Если бы ты уже не была безумной». Под грохот барабана пронзительный голос выкрикивал что-то вроде «хой» или «бой». Что всё это значило? Дирк ван Комбаст решил выяснить.

В своих мягких и уютных небесно-голубых домашних тапках он бесшумно пробрался на террасу Тепезов. Большая стеклянная дверь, ведущая в гостиную, стояла открытой. Господин ван Комбаст просунул голову внутрь и огляделся. В комнате никого не было. Дирк ван Комбаст скользнул в дверь и очутился внутри. Он был даже слегка разочарован. Комната выглядела вполне нормально. Мебель была старая, на потолке висела большая люстра, ковёр на полу был светлый и пушистый, а перед диваном стоял кошачий лоток. Правда, наполнитель в этом лотке выглядел подозрительно тёмным.