Олег Раин - ЗБ [litres]

И это всего-то в двадцать четыре года! Он и в школу отправился преподавать, твердо вознамерившись отшлифовать придуманные методики, а заодно окончательно исправить собственную речь. И это у него тоже получалось! Вместе с нами он отрабатывал дикцию и риторику, вместе с нами хохотал над своими ляпами, и уже через полгода мы увидели, как он подрос, а вместе с ним невольно подросли и мы. Здо́рово тогда было! Еще и Стаська не уехала, и Катюха отбивалась от родителей, давно нацелившихся на переезд в Екатеринбург. Они-то знали, за что держатся, – такого Юрочки наверняка не было ни в Екатеринбурге, ни в Австралии.

Да что там! На каждое новое произведение мы наваливались, как свора малышей на кремовый торт. Проглатывали за один вечер, потому что самым первым и отважным Юрочка милостиво позволял выбирать роли и монологи, которые мы тут же и записывали на его ноутбук. Потом голосованием выбирали лучшего чтеца и мастерили клип – самый настоящий! А какие сцены мы разыгрывали у доски – хохоту-то было!

Юрочка бредил театром. И нас несколько раз водил в местный драматический. Потом мы жарко обсуждали увиденное, и любую критику Юрочка только приветствовал. Один из спектаклей мы вовсе забраковали, а учитель нам тут же предложил переиграть все самим, но сделать это по-настоящему. Может, по-настоящему оно и не вышло, зато у Катюхи нашей раскрылся дар декламации, а Вадиму, как выяснилось, отменно удаются роли негодяев. Та же Альбинка, еще не испорченная и вполне нормальная, замечательно играла интриганок, а Янка могла по-настоящему плакать, и голос у нее даже дрожал в ответственных монологах. Нашу последнюю постановку даже Майя Витольдовна приходила посмотреть. И конечно же молодая Ия Львовна.

К ней мы, кстати, Юрочку немного ревновали. Он ведь и ради нее старался. Водил нас строем в библиотеку, все ее показатели по посещаемости перекрыл. Одну из ролей как-то предложил и ей. Понятно, Ия Львовна не сопротивлялась.

А вот родительский комитет воспротивился. Любовный момент, о котором в классе дозволялось свободно дискутировать, поверг некоторых пап-мам в праведный шок. Как же, на глазах у детей педагог крутил шуры-муры с библиотекаршей! Да и на сцене мальчики обнимают девочек, чуть ли не целуются! Это же форменное падение нравов! Разложение и бордель! Директриса их поддержала, за ней поддержала и наша классная, Вервитальевна, которая Юрочку прямо возненавидела за это наше к нему трепетное отношение. На нее-то мы посматривали всегда с прохладцей, частенько дерзили, а тут какой-то вьюноша едва пришел – и прямо с порога увел весь класс. Да не один – несколько классов!

Так что и у других обиженных учителей нашлись к нему претензии. Не спасли ни призовые места на олимпиадах, ни возросшие рейтинги русского языка, ни заступничество завуча. Самое поразительное, что и грамотность нашу собранная наспех комиссия разнесла в пух и прах. Проверочные тексты, что мы писали под диктовку, были написаны правильно, но связно объяснить, почему и где мы расставляли те или иные знаки препинания, почему не ошибались в словах, мы не могли. Точнее, комиссию не устраивали наши странноватые ответы, как не устраивало и наше бравурное чтение – с хохмами да ужимками, с вольными словесными вставками, что сам Юрочка как раз и поощрял.

В итоге подключилось районное начальство, пошел прессинг, и Юрочка наш заметно потускнел. Мы снова начали зубрить правила, мозолить глаза учебниками, но что-то утекло из наших уроков, и, кое-как доведя классы до последних контрольных, Юрочка покинул сцену. Без оваций, при полной нашей растерянности. Ия Львовна, получив выговор, осталась, а на смену Юрочке нашли другую учительницу, тоже молодую, но уже вполне правильную. Русский снова скатился по всем рейтингам ниже плинтуса, литературу задвинули в сторону. Больше мы не участвовали в конкурсах, не красовались на областных олимпиадах, но все нами были отныне довольны: родительский комитет, гороно и директор.

Вот и сейчас новая учительница предложила написать сочинение о минувшем лете, но перед этим долго и нудно объясняла, как пишутся правильные сочинения, какой объем занимает преамбула и завязка, где находится смысловая кульминация, сколько цитат и ссылок при этом мы должны использовать. У меня прямо язык зудел – хотелось спросить: чем же в таком случае сочинение отличается от диктанта? И не проще ли это назвать изложением? Ну да, изложением той прописной скуки, о которой нам вещала учительница.

Но спрашивать было бессмысленно. Тем более что класс наш с некоторых пор переменился. Еще год или два назад меня поддержали бы многие, сейчас же я могла полагаться только на Лизу.

Корябая ручкой по листу, я невольно припомнила наш последний урок с Юрием Николаевичем. Тогда мы тоже писали, но уже не сочинение, а диктант. Стаська позже назвала его прощальным манифестом Юрочки. Листок и сейчас висел у меня дома, помещенный в рамочку под стекло, точно грамота или диплом. Перечитывая те строки, я выучила их наизусть, а назывался тот текст предельно мрачно: «Будущее глазами подростка». Его я нередко вспоминала перед сном, проговаривала, словно молитву…

«Вот и закончилось лето, вновь грянула школа, настала пора учиться – только как и чему? Может, пришло время задуматься? Кто я, каким вещам радуюсь и чем живу, зачем появился на свет? Имею ли я право называться человеком радушным и разумным? Или без гаджетов и общения в сети мне незачем дышать и принимать пищу? Умею ли я фантазировать, ценю ли свои дни и часы, не убиваю ли свое время ежедневно? И самое главное – умею ли я дружить и любить? Умею ли сочувствовать тем, кто нуждается в жалости? Или, подобно прочим неумным пошлякам, готов повторять, что „жалость унижает“? Но жалость не может унижать, потому что жалость – это способность перевоплотиться в страдающее существо, ощутить его боль. Жалость – это великий навык! Унижает безжалостность! Унижает неумение задумываться о своей жизни и жизни окружающих. Унижает лень, неумение любоваться красотой, гордыня. Унижает глупость и черствость, которые, собственно, являются сторонами одной медали. Именно об этом мне стоит задуматься в наступающем учебном году, именно в этом плане нам всем нужно работать и меняться. А вот в лучшую или в худшую сторону – выбор за нами».

Не знаю, сохранил ли кто эту рукопись, но мы с Катюхой и Стаськой долго еще о ней вспоминали. Особенно жарко спорили по поводу последней фразы. Что именно имел в виду Юрий Николаевич, говоря о «выборе в лучшую или в худшую сторону»? Я и библиотекаршу нашу, Ию Львовну, об этом пытала, но она неожиданно отвернулась и заплакала. Возможно, изо всех нас она пострадала более всего…

Сочинение мы кое-как дописали, шелестя листочками и позевывая, начали сдавать, тут и звонок прозвенел.