Олег Раин - ЗБ [litres]

А потом в лагере появились первые погорельцы. С ними и моя жизнь разом переменилась. Лениться и тосковать было уже некогда. Вместе с другими я ставила палатки, помогала успокаивать и пеленать детей, ухаживала за старушками. Люди прибывали и прибывали, лагерь наш превращался в маленький городок. Со многими я успела подружиться настолько, что диву давалась, как это еще совсем недавно мне было одиноко. И друзей в этом лагере у меня было великое множество. Общая беда склеивала нас проще простого, а хмурые наши пожарные, несмотря на тяжкий труд, даже улыбались теперь чаще. Конечно, хватало и слёз, и горя. Кто-то оплакивал уничтоженное огнем хозяйство, кто-то погибших в пожаре близких. Оставалось поражаться, что после такого люди еще находили в себе силы жить. На их примере я видела, что во всем есть смысл и всегда можно начать жизнь заново. Если не ради себя, то ради детей, которых ко времени моего отлета насчитывалось уже несколько десятков. Конечно, я бы еще осталась там, но близился сентябрь, впереди маячила школа, и папа настоял на моем отъезде.

Уже на поляне, где накручивал лопастями транспортный вертолет, мы прощались с ним, и прощание это было особенным. Мы и глазами друг на друга глядели совершенно иными.

– Маме там особенно не рассказывай, – посоветовал папа.

Но он мог бы этого не говорить. Я и сама отлично понимала, что ближних надо щадить. И подозревала, кстати, что от мамы мы тоже узнаём далеко не всё про ее командировки. Мы любили друг друга и потому обманывали. Точнее, недоговаривали, не раскрывали всей правды…

О том, как родители воспримут мое исчезновение, что будут предпринимать, не хотелось даже и думать. Я и не думала, но это все равно сказалось на сне, а приснились мне на этот раз пожары. Огонь вырывался из окон ЗБ и странным образом перебрасывался на далекие леса Сибири и Дальнего Востока. Растерянной птахой я металась между ними и не знала, что же такое сделать, чтобы усмирить пламя. Наверное, ничего другого, уснув на старых ветхих матах, я увидеть и не могла. Когда же проснулась, то не сразу поняла, где я и что со мной. Лишь с некоторой задержкой проключилась память, и мозг уныло констатировал, что я в подвале. А разбудили меня Альбинкины всхлипы. Лютая моя соперница лежала рядом, прижавшись ко мне и обнимая, точно добрую мамочку. Только ни доброй, ни мамочкой я не была. Однако и будить соседку не стала. Вместо этого поправила ее руку на своем плече и снова заснула.

Встали мы рано – как раз на рассвете. Только рассветом по понятным причинам полюбоваться не могли. Не могу сказать, что я выспалась, но головная боль утихла, и способность соображать вернулась. А вот тело основательно задеревенело: не очень-то уютно спать на жестких матах. Да и температура в подвале была бодрящей. А еще у меня зверски пересохло во рту. От жажды я еще не умирала, но водички определенно хотелось. Похоже, Альбинка думала о том же. Во всяком случае, когда я двинулась в сторону кладовой, где мы оставили банку, ни ехидничать, ни возражать она не стала.

– Тебе что, ужасы снились? – поинтересовалась я.

– А что?

– Да ты спать мне не давала – стонала, рычала, всхлипывала.

– Что, правда?

– Кривда. Да не бойся, семейных тайн ты не выдала, но не молчала, это точно. Кошмары, наверное, да?

– Так… Муть разная, – уклончиво пробормотала Альбинка.

– Ну-ну…

До входа в кладовку я добралась беспрепятственно, ни разу не воспользовавшись фонариком. А вот Альбинка еще не освоилась – спотыкалась на каждом шагу, еще и о притолоку стукнулась – звонко так! Но сочувствовать я не спешила: не маленькая, переживет. Только суховато посоветовала:

– Ты вообще-то привыкай. Выключай колбочки и включай палочки.

– Какие еще палочки?

– Уже не помнишь? В глазах у нас проживают. У кого, значит, палочки, у кого – щепочки, а у кого и бревна, которые тоже в своем глазу обычно не видим.

– А-а… Ты про фоторецепторы.

– Вот видишь – не забыла. Колбочки дневное зрение обеспечивают, палочки – ночное. Вот и давай командуй.

– А бревна за какое зрение отвечают?

– Бревна, понимаешь ли, вообще ни за что не отвечают. Но, честно говоря, там и прочего хлама до фига́. Все разом и проключай.

– Я лучше телефоном посвечу.

– Много не насветишь: у тебя скоро зарядка кончится.

– Думаешь, нас долго здесь промаринуют?

– Откуда мне знать? Это подчиненных твоих надо спрашивать.

– Я этим подчиненным устрою потом…

– Насмешила! Что ты им можешь устроить?

И главное, за что?

Альбинка промолчала, но я и дальше не собиралась деликатничать.

– В кои веки продемонстрировали свое отношение к тебе, так что скажи спасибо и утрись.

– Спасибо?! Да за что?!

– Хотя бы за честность. Все показали свое истинное лицо, а это, знаешь ли, не часто случается. У взрослых вон вообще сплошные маски – уже и не поймешь, что в действительности на уме. А если начальство какое высокое – так вокруг и вовсе лебезение сплошное. Год-два – и человек сам начинает верить в эту туфту. И автоматом превращается в посмешище.

– Почему это в посмешище?

– А как ты думала? Умные начальники тоже, конечно, попадаются, но это редкость. В основном индюки да клоуны. Потому и чихвостят их во всех кухнях-курилках. Но они-то этого не слышат – и продолжают раздувать щеки. И ты такой могла бы стать, если б не Сонька.

– А что Сонька?

– Сонька твоя молодец. Восстала и показала твое истинное место.

– Она, между прочим, и тебе твое место определила.

– Может, и так, – легко согласилась я. – По крайней мере, мстить ей я точно не буду.

– Благородная ты наша… – пробурчала Альбинка, но как-то без былой убежденности.

На ощупь приблизившись к стене, я решила все-таки не рисковать и включила сотовый. Не хватало еще неосторожным движением перевернуть банку. Фонарь телефона ослепил, точно световая граната. Видать, палочки все-таки у нас и впрямь включились на полную мощь. Щурясь, я склонилась над банкой и обнаружила, что капли наполнили ее только наполовину. Угольник, который я закрепила в штукатурке, отошел в сторону, и водоснабжение прекратилось.

– М-да… Кто-то подошел и нагадил, – пробурчала я.

– Я не вставала, – сказала Альбинка. – Честное слово!

– Да верю я, верю. Тем более ты ведь пить не собиралась, правда?

Альбинка ничего не ответила.

– Чего молчим? – продолжая светить сотовым, я осторожно подняла банку, колыхнула прозрачным содержимым. Водичка призывно булькнула. – Ах ты, моя сладенькая! Не березовый сок, конечно, но я и эту водицу с удовольствием выпью.

Ну?

– Чего – ну?

– Будешь пить-то или по-прежнему играем в королевы?

– Ну, если она без примесей…

– С примесями, с примесями, не сомневайся! – ухмыльнулась я. – Вон сколько преград преодолела – стены, потолок. Короче – будешь или нет? А то все мне достанется.