Артем Ляхович - Голубой трамвай

Иван Артурович горько усмехался в бороду.

– Правда, вы чуть было не оплошали – в решающий момент не вызвали голубой трамвай. Не едет по заказу, да?.. Пришлось доказывать, что вы настоящие, так сказать, проверенным способом…

Какое-то время Веня не мог говорить. Потом спросил:

– Так, значит, Дан… он ничего не знал?

– Конечно, нет. Так же, как и Мо.

– Она жива?

– Какое теперь это имеет значение? – крикнул Иван Артурович. – Весь Вольник теперь – Клетовник. Это значит, что весь он – сверху донизу – мертв. И в переносном, и в буквальном смысле: Хаос уничтожил большинство волян, оставив стольких, сколькими удобно управлять. Даже если Мо выжила в стрельбе…

Он умолк. Потом продолжил тоном ниже:

– Я привязался к ней. Она была единственной, кто знал обо мне. Это вышло случайно: она дважды попала в беду, и дважды я разрывался между долгом и боязнью обнаружить себя. К тому же перед тем я учудил: взял пакет шприцов, чтобы делать себе уколы эхинацеи – в мои годы, знаешь ли, иммунитет оставляет желать лучшего, тем более на холоде… Налетел порыв ветра, вырвал у меня пакет и раскидал шприцы по всему берегу. Вроде бы чепуха, но ничего подобного в Вольнике нет, и опытный глаз сразу опознал бы в них след другого мира. Шприцы полюбились детворе, за ними зачастили малолетние добытчики… в общем, буц знает что, и все из-за моей глупости. Мо была одним из таких добытчиков. Она поскользнулась на камне, потеряла сознание, и я таскал ее к себе – отогревал, ставил компрессы, колол ей всю ту же эхинацею… Потом отнес к дороге и ругал себя последними словами за то, что не решился отнести к домам… Потом она снова пришла, и я даже ходил покупать ей ботинки. Она много бывала у меня… Теперь от нее остались только следы в моей комнате, которые я так и не убрал, и уже не буду убирать…

Он снова умолк. Молчал и Веня.

– Что ж, – вздохнул Иван Артурович. – Значит, на круги своя. Что ж. Жаль, что вы не смогли…

– Почему мы не смогли? – выкрикнул Вэн. – Что мы не так сделали?

– В том то и дело, – криво усмехнулся он. – Вы сделали все так. В точности так, как вам говорили. Если бы вы… а впрочем, ладно. Была ведь одна зацепка, одна надежда…

– Какая?

– Поздно, – махнул рукой Иван Артурович. – Время вышло, Веня. Слишком поздно. Пора по домам.

Он постоял еще какое-то время, кутаясь в капюшон. Потом двинулся, не прощаясь, и вскоре утонул в метели.

Вениамин Иванович долго смотрел ему вслед. Вопрос «а Мэй? я больше не увижу ее?» так и застыл на его губах.

Он был один. Вокруг был только Город и снег.

Присев на скамейку, Вениамин Иванович подождал еще немного, хоть и знал, что трамвай не приедет – ни голубой, ни какой-либо другой.

Потом замерз и пошел домой. Долго шел, не узнавая в снегу знакомые улицы, – так долго, что замерз окончательно, и дома сделал себе горячего чаю, как и собирался. Надел теплое белье и влез под одеяло, стараясь побыстрее нагреть постель.

В его квартире было холодно и пусто, как и во всем Городе. И внутри Вениамина Ивановича было холодно и пусто. Он закрыл глаза – и долго, долго ловил взглядом голубые искры, мелькавшие в этой пустоте.

Где-то среди них носилась то ли искра, то ли мысль, которая никак не хотела, как это всегда бывает, ловиться в фокус и ускользала в сторону, в никуда, и оттуда не то выглядывала, не то нет…

И когда Вениамин Иванович спал – или не спал, а плавал где-то около сна – эта мысль вертелась рядом с ним, делаясь то лицами, то словами. Одно лицо было Мо, только почему-то раскрашенное, как у Мэй, другое – бородатое, полузнакомое, будто дедушек Топа и Типа слепили воедино и помножили на Докса. Они смотрели Вэну прямо в нервы и шептали ему слова, и сами делались этими словами – настойчивыми и невнятными, как буцы, как боль от пули, которой в тебе нет…

Время… желание… тайна… – шептал Вэн во сне, сам не разбирая своего шепота. – Трамвай… ж елание… тайна… время…

– Время! – крикнул он и проснулся.

Вокруг была ночь. Пустая квартира холодила тишиной, как и всегда.

Или нет, не как всегда. Что-то было в этой тишине, отчего сон Вениамина Ивановича сбегал от него стремительно, как отъехавший трамвай. Что-то, что уже было где-то и когда-то – в предрассветное время, когда еще темно, как у буца в животе…

Время… Трамвай…

Он вскочил на кровати. Включил мобилку.

Пятый час.

Это безумие, говорил он себе. Ложись и не бузи.

Но вместо того встал и подошел к окну. Там была глухая ночь. Метель неслась мимо фонарей, никак не желая утихать.

Желание… Трамвай… Время…

Вдруг он застыл, как шкаф . «Так сделал Гор – на тот случай, если меня подкараулят и там и тут…» – говорил ему призрак Докса, уплывая в метель.

Время… Тайна…

Тряхнув головой, Вениамин Иванович оделся и вышел на улицу.

Идиот, говорил он себе, прыгая по сугробам (за несколько часов тротуар успел превратиться в тундру). К чему топать все восемь остановок? Иди уж на любую и кисни там, если нравится. Если уж так. Давай, иди…

Но шел все равно на ту. Как волк, который поймает зайца на поляне – и потом бежит туда же, хоть все зайцы давно прыгают, где подальше и побезопасней… Идиот, ругал себя Вениамин Иванович (кажется, даже вслух), чтобы не вспугнуть лишним думаньем эти слова.

Тайна… Желание…

Ну, вот и дополз, думал он, подходя к той самой остановке. Что дальше?

Внимательно осмотрел ее – нет ли фигуры в капюшоне? Стряхнул снег, нырнул под козырек и сел туда же, где и сидел.

Сейчас он приедет к тебе, думал Вениамин Иванович. Первая утренняя тридцадка. Или четверка, или двадцать третий. И отвезет тебя домой, и не будешь прыгать обратно, как идиот, по сугробам…

Он смотрел на свои ботинки, облепленные снегом. Были черные – стали белые. «Я даже ходил покупать ей ботинки…» Магазины откроются через два с половиной часа. Замерзну – выпью чаю. Или кофе…

Вениамин Иванович думал всякую чурню, не глядя на дорогу.

И когда раздалось знакомое дзеньканье – подлетел, будто был давно готов к прыжку, метнулся в раскрытые двери и выдохнул только, когда трамвай снова дзенькнул и двинул вперед, в метель.

Еще раз

Тридцатка, говорил себе Вениамин Иванович, медленно, по сантиметру поднимая взгляд. Или двадцать третий. Вон какая-то девушка – небось кондуктор…

Так он говорил себе – на всякий случай, чтобы отогнать все лишнее. Чтобы перестраховаться.

– Привет, – сказал он, подходя к девушке.

Внутри натянулся ледяной пузырь… но она повернулась к нему – и тот сразу лопнул, только не льдом, а огнем, обжегшим горло.

Они не обнимались. Просто сели рядом, как за парту.

– У тебя тоже чувство, будто мы что-то упустили? – спросила она.