Мила Нокс - Война на восходе

— Как это понимать, Тео?

Теодор тяжело и гулко сглотнул.

— То есть?

Вик не отвечал. Сверлил взглядом, чуть склонив голову.

— Король говорил о тебе, Тео.

Под пристальным взглядом Теодору стало не по себе. Из холода бросило в жар. Мысли судорожно заметались, и большого труда стоило не выдать беспокойство и твердо ответить:

— Он считает меня нелюдимцем. И я не понимаю почему. Ты знаешь о том, что случилось в Полуночи, знаешь, что было после…

— Ты видел тень? — резко оборвал его Вик.

— Нет.

Голос прозвучал глухо.

Вик изучал, казалось, каждую клеточку его лица. Как бы ни было это больно, но Теодору пришлось солгать, чтобы защитить себя и защитить Вика. Если бы Охотники проведали, что тот привел с собой нелюдимца… Мурашки снова пронеслись по спине леденящей волной.

Змеевик покачал головой, потер переносицу и выдохнул:

— Не знаю, что происходит… Тео, месяц на исходе. Если я не справлюсь с Йонвой до той поры, мне придется уйти. Я дал обещание своим подданным. Змеи не простят. Явятся сюда и потребуют битвы. И мне придется выступить против них. Я должен оставить вас в скором времени и уйти к ним… — Змеевик оглянулся на пробивающееся между ветвей пламя костра и помрачнел. — Но я боюсь за вас. И мне бы не хотелось бояться не за тебя, а… тебя.

Плечи парня опустились, и он ушел. Теодор остался один на один с темнотой леса и мыслями. Его колотила дрожь. Будто впервые ясно предстала картина: Вик — его друг, но он Охотник. Вангели — отец, но также Охотник. И люди, окружившие его заботой, также Охотники. Если кто-то из них узнает… Увидит… Ему конец.

Теодор побрел сам не зная куда. Руки задевали низко растущие замшелые ветви, иголки кололи кожу, но ему было все равно. Через какое-то время он услышал журчание и вышел на поляну, по которой бежал, извиваясь змейкой, ледяной ручеек. Теодор присел на камень и уставился на свое отражение в воде. Он прикрыл глаза, сосредоточившись на своем дыхании и дыхании леса. И вскоре услышал.

Она стояла там, прячась за темными замшелыми стволами. Длинная, вытянутая — слилась с темнотой леса. От тени разило лютым холодом и ненавистью. Ненависть буквально заставляла дрожать воздух между Теодором и тенью — и наплыли самые ужасные моменты из его прошлого. Огонь костра. Боль в правой щеке. Хохот и крики. Вопли умирающего филина. Лиза задыхается в его руках, и пальцы заливает ее кровь…

Теодор задрожал и сцепил руки в замок.

— Пожалуйста… — прошептал он.

И в этот миг…

— Тео?

Кобзарь!

Теодор распахнул глаза. Его вновь позвали — громко и четко, откуда-то снизу. Теодор с удивлением уставился на кольцо — из хрустального глаза, будто из маленького окошка, смотрело знакомое лицо.

— Кобзарь! — вскрикнул Теодор.

Счастье забурлило по крови, будто он выпил стакан увеселительного напитка. Юноша бросил взгляд на лес — тень исчезла.

Теодор снова всмотрелся в кольцо и тут заметил, что лицо музыканта не радостное, как обычно: щеки измазаны чем-то темным, глаза запали. Шляпы нет, кудри спутались и потускнели. Сам музыкант казался каким-то жалким и растерянным.

— Кобзарь, ты знаешь, Йонва…

Музыкант приложил палец к губам:

— Тише, ради бога, тише. Мне все известно.

— Почему вас так долго не было? Где вы? Нам нужна ваша помощь!

Кобзарь замялся.

— Я в тюрьме.

— Что?!

— Смерть узнала, что я помогал тебе. И… она меня…

Кобзарь уронил голову и закрыл лицо руками. Бубенчики на вороте и рукавах трагически тренькнули.

— Она хочет меня казнить.

— ЧТО-О-О?! НЕТ!

Тео почувствовал, что ворот плаща давит слишком сильно. Воздуха не хватало.

— Говорит… — всхлипнул Кобзарь. — Говорит, не справляюсь с обязанностями… Болт… болтливый… Го-говорю… много лишнего… Одни хло… поты… Нового, говорит, Тео… Найдет нового Глашатая!

Кобзарь тоненько взвыл и мелко задрожал, и до Теодора донесся грустный перезвон его бирюлек. Сердце в груди Теодора забилось быстро, как у загнанного зайца, перед глазами все поплыло.

— Она же не может, — пробормотал Тео. — Не может просто так… Но ведь…

— Не может? Тео, ты забыл, кому я служу…

Кобзарь поднял лицо, и Теодор отшатнулся.

Странно было видеть улыбчивого, радостного Глашатая таким: растерянным, блеклым, пустым, будто высосанное кем-то яйцо, от которого осталась одна скорлупа. Тео присмотрелся: за спиной Глашатая темнела серая, обшарпанная стена, а чуть дальше угадывался узор сетки: прутья решетки.

— Прости…

Кобзарь покачал головой.

— Таким, как я, бессердечным, нельзя иметь друзей. Я знал это, Тео. Знал, что поплачусь за свои слова. Но не сдержался. Понимаешь, видеть каждый раз Макабр, общаться с игроками, помогать им, терять их… Мне так хотелось… Боже, Тео, мне всегда — понимаешь? Всегда — в душе хотелось, чтобы кто-то из тех, для кого я был лишь посланником Смерти, разглядел меня настоящего. Ах, Тео… но я забыл, что тот, у кого отняли сердце, не может просто так взять и полюбить. Я забылся…

У Теодора внутри все сжалось.

Смерть казнит Кобзаря.

За то, что он помогал им.

Нет!

— Смерть довольна тем, что Йонва на свободе. Но она боится, что вы ему помешаете. Когда она узнала, что я дал тебе подсказку, Госпожа вышла из себя и приказала схватить меня и отправить в Ноктумгард. В ту самую камеру, где сидел Йонва.

Кобзарь провел ладонью по щеке, стирая сажу. Уставился куда-то поверх кольца, закусив нижнюю губу. Его подбородок трясся.

— Нет! — твердо повторил Теодор. — Нет же.

Он стиснул пальцы в кулак.

Смерть отняла у него все. Родителей. Филина. Тетю. И теперь хочет отнять настоящего друга, который ничего плохого не хотел сделать… От несправедливости у Теодора выступили на глазах слезы.

— Нужно что-то придумать, — процедил Тео. — Я обязательно придумаю что-нибудь!

Нижняя губа музыканта задрожала.

— Прости, мой мальчик… я не смог тебе помочь. Но теперь мне все-таки не так грустно. Впервые за многие века я совершил хороший поступок. Я всегда боялся, понимаешь? Мне было страшно выступить против нее… Хотя я желал. Конечно, желал. Смерть обманула меня, отняв сердце, ты ведь знал это. Но, Тео, люди без сердца, оказывается, такие трусы…

— Вы не трус!

— Теперь, пожалуй, нет. — Кобзарь слабо улыбнулся. — Благодаря моей подсказке вы сможете открыть Алтарь. И когда вы выпустите Любовь, Тео, мир озарится… И если мое заключение — это плата за счастье, да будет так. О, ты еще не видел, как она прекрасна.

Волшебный Кобзарь покачал головой, на его бледных губах скользнула призрачная улыбка, а лицо озарилось полузабытым светом:

— Я видел ее, Тео. Видел Любовь, да будет свет ее ярче солнца… Она прекрасна в своем величии. Когда слышишь ее песнь, забываешь обо всем — будто все ангелы небесные и птицы, что таятся в лесах, вспорхнули тебе навстречу и поют для тебя. Тебя одного. И от ее пения, Тео, веришь… — глаза Кобзаря засверкали, — душа наполняется теплом, и ты согреваешься от величайших звуков, какие слышал мир. Ибо мелодия та сильнее, чем Смерть, она стирает все преграды, всю тьму и все тени. Люди, погрязшие в холоде и ненависти, забывают про вражду. Забывают даже про Смерть, Тео. Ибо Любовь побеждает все…