Мадлен Л'Энгл - Излом времени

«Мег, тебе я даю твои недостатки», – сказала миссис Что.

А какие у нее главные недостатки? Вспыльчивость, нетерпеливость, упрямство. И да – теперь, чтобы спастись, Мег вынуждена была воспользоваться своими недостатками.

Прилагая неимоверные усилия, она попыталась дышать наперекор ритму ОНО. Но ОНО было чересчур могучим. Каждый раз, как Мег удавалось сделать вдох вне ритма, как будто железная рука стискивала ей сердце и легкие.

Потом Мег вспомнила, что когда они стояли перед красноглазым и тот читал им таблицу умножения, Чарльз Уоллес защищался от него, читая вслух детские стишки, а Кальвин цитировал геттисбергскую речь Авраама Линкольна.

– Шалтай-Болтай сидел на стене, – крикнула она, – Шалтай-Болтай свалился во сне!

Нет, не годится. Детские стишки слишком легко попадают в ритм ОНО.

Геттисбергскую речь она наизусть не помнила. Как там начинается Декларация независимости? Она же выучила ее наизусть прошлой зимой – не потому, что в школе задали, а просто так, потому что она ей нравилась.

– Мы исходим из той самоочевидной истины, – выкрикнула Мег, – что все люди созданы равными и наделены их Творцом определенными неотчуждаемыми правами, к числу которых относятся жизнь, свобода и стремление к счастью!

Выкрикивая эти слова, Мег чувствовала, как чуждый разум ворочается внутри ее собственного, чувствовала, как ОНО захватывает, стискивает ее мозг. Потом она осознала, что Чарльз Уоллес говорит вслух – или ОНО говорит через него.

– Но ведь у нас на Камазоце все так и есть. Полное равенство. Все абсолютно одинаковы.

На секунду мысли у нее спутались. А потом ее осенила ослепительная истина.

– Нет! – торжествующе воскликнула она. – «Равные» совсем не значит «одинаковые»!

– Молодец, Мег! – крикнул ей папа.

Но Чарльз Уоллес продолжал как ни в чем не бывало:

– На Камазоце все равны. На Камазоце никто ничем не отличается от других.

Однако он не приводил никаких аргументов, не отвечал на вопросы, и Мег уцепилась за свое откровение.

«„Одинаковые“ и „равные“ – это совершенно разные вещи».

И пока что у нее получалось защититься от мощи ОНО.

Но как?

Мег понимала, что ее собственный крохотный мозг – не ровня этой громадной, бестелесной, пульсирующей, ворочающейся махине на круглом возвышении. Она содрогалась, глядя на ОНО. В школьной лаборатории был человеческий мозг, хранящийся в формалине, и старшеклассники, которые готовились в колледж, должны были его вынимать, рассматривать и изучать. Мег всегда казалось, что когда придет этот день, она просто не выдержит. Но теперь она думала, что, будь у нее анатомический скальпель, она бы просто взяла и изрезала это ОНО, безжалостно рассекла бы оба полушария до самого мозжечка.

Она услышала внутри себя слова – на этот раз напрямую, не через Чарльза:

– Разве ты не понимаешь, что, если ты уничтожишь меня, ты заодно уничтожишь и своего братишку?

Неужели, если этот огромный мозг будет изрезан и раздавлен, все остальные разумы на Камазоце, которые контролирует ОНО, тоже погибнут? И Чарльз Уоллес, и красноглазый, и дядька – оператор перворазрядной нравоучительной машины второго класса, и все дети, которые играли в мяч и прыгали через скакалку, и все их мамы, и все-все мужчины и женщины, которые входили в здания и выходили из них? Неужели их жизнь полностью зависит от ОНО? Неужели им уже нет спасения?

Мег подрастеряла свой упрямый контроль над собой – и снова почувствовала, как этот мозг тянется к ней. Глаза застлало красным туманом.

Слабо-слабо, будто издалека, долетел папин голос, хотя она понимала, что папа орет во все горло:

– Мег, таблица Менделеева! Читай вслух!

Мег сразу вспомнились зимние вечера, когда они с папой сидели у камина и занимались.

– Водород! Гелий! – послушно начала она. Нужно расставить их в правильном порядке, согласно атомной массе… Что же там дальше? Она же знает… Да! – Литий, бериллий, бор, углерод, азот, кислород, фтор…

Она выкрикивала названия, обращаясь к папе, отвернувшись от ОНО:

– Неон! Натрий! Магний! Алюминий! Кремний! Фосфор!

– Слишком ритмично! – крикнул в ответ папа. – Квадратный корень из пяти?

На какое-то время она сумела сосредоточиться. Давай, Мег, ломай себе голову сама! Не давай ОНО вломиться в нее!

– Квадратный корень из пяти – две целых двести тридцать шесть тысячных! – торжествующе крикнула она, – потому что два, точка, двести тридцать шесть умножить на два, точка, двести тридцать шесть будет пять!

– А квадратный корень из семи?

– Квадратный корень из семи будет…

Мег осеклась. Она чувствовала, что не выдержит. ОНО пробивалось к ней, и она не могла сосредоточиться, даже на математике. Скоро ОНО поглотит и ее тоже, она тоже превратится в ОНО…

– Тессерируйте, сэр! – послышался сквозь багровую тьму голос Кальвина. – Тессерируйте!

Она почувствовала, как папа схватил ее за запястье, потом ужасный рывок, от которого у нее как будто ни одной целой косточки в теле не осталось, потом – черная пустота тессерирования.

Тессерировать с миссис Что, миссис Кто и миссис Ведь было странно и жутко, но все это была ерунда по сравнению с тессерированием с папой. В конце концов, у миссис Ведь был большой опыт в этом деле, а у мистера Мёрри… да откуда он вообще научился? Мег казалось, будто ее разорвет в куски бешеным вихрем. Она потерялась в мучительной боли, которая наконец сменилась темнотой полного забытья.

Первым признаком возвращающегося сознания стал холод. Потом звук. Какие-то голоса, казалось, пронизывали Мег насквозь посреди арктической пустоши. Мало-помалу ледяные звуки сделались отчетливее, и девочка осознала, что голоса принадлежат папе и Кальвину. Чарльза Уоллеса было не слышно. Мег попыталась было открыть глаза, но веки никак не разлипались. Она попыталась сесть, но не могла шевельнуться. Она изо всех сил старалась повернуться, шевельнуть рукой, ногой – ничего не выходило. Мег знала, что у нее есть тело, но оно было безжизненным, точно статуя.

Она услышала замороженный голос Кальвина:

– Ее сердце бьется так медленно…

Голос папы:

– Но все же бьется. Она жива.

– Едва жива.

– Поначалу сердцебиения вообще было не слышно. Мы думали, что она погибла.

– Да.

– А потом мы услышали сердцебиение – очень слабые, очень редкие удары. А потом оно стало сильнее. Так что все, что надо делать, – это ждать.

Папины слова звучали ломко и колко, как будто были вырублены изо льда.

Кальвин:

– Ну да, сэр. Вы правы.

Она хотела крикнуть им: «Я жива! Еще как жива! Просто превратилась в камень!»

Но у нее не получалось сказать ни слова, так же как не получалось шевельнуться.