Мадлен Л'Энгл - Излом времени

– Не могу. Где Чарльз Уоллес?

Из-за каменного языка слова выходили невнятными. Может, папа с Кальвином ее и поняли, но ничего не ответили.

– Мы сперва тоже потеряли сознание, – говорил Кальвин. – Ничего, Мег, все будет в порядке. Ты не паникуй.

Он наклонился к ней близко-близко, и хотя его голос звучал по-прежнему сердито, глаза у него были встревоженные. Мег поняла, что очки, наверно, по-прежнему на ней, потому что она его видела очень отчетливо: и веснушки, и короткие черные ресницы, и ярко-синие глаза.

С другой стороны стоял на коленях папа. Его глаза по-прежнему были еле видны за круглыми линзами очков миссис Кто. Папа взял руку Мег и принялся растирать ее между ладоней:

– Ты мои пальцы чувствуешь?

Папин голос звучал совершенно спокойно, как будто в том, что Мег полностью парализована, не было ничего из ряда вон выходящего. От его ровного тона ей тоже сделалось спокойнее. Потом она увидела, что на лбу у папы выступили крупные капли пота, и смутно ощутила, что ветерок, овевающий ей щеки, прохладный. Поначалу его голос был замороженный, а теперь ветер такой мягкий… так холодно тут или тепло?

– Ты мои пальцы чувствуешь? – снова спросил он.

Да, теперь Мег ощутила какое-то прикосновение к запястью, но кивнуть она все равно не могла.

– Где Чарльз Уоллес?

Ее слова звучали уже чуть более внятно. Язык и губы казались холодными и онемевшими, как будто ей вкололи большую дозу новокаина у зубного. Мег внезапно осознала, что телу и конечностям холодно, что она не просто замерзла, а обледенела с головы до ног, и именно от этого папины слова были как лед, именно это ее парализовало.

– Я обледенела… – слабым голосом произнесла она.

На Камазоце не было такого холода – холода, пронизывавшего сильнее, чем ветер в самый холодный зимний день. Она избавилась от ОНО, но это непонятное оледенение было едва ли не хуже. Папа ее не спас…

Теперь она наконец смогла немного оглядеться. Все, что она видела вокруг, было пыльным и ржавым. На краю поля, где она лежала, росли деревья, и листья на них были такие же бурые, как и трава. Были там и растения, которые могли бы сойти за цветы, только тусклые и серые. Но вопреки унылым цветам и сковывавшему Мег холоду, воздух был напоен тонким весенним благоуханием, оно едва уловимо чувствовалось в ветерке, что овевал ее лицо. Мег посмотрела на папу и на Кальвина. Оба были в рубашках и явно ничуточки не мерзли. Это она, закутанная в их одежду, заледенела так сильно, что даже дрожать не могла.

– Почему мне так холодно? – спросила она. – Где Чарльз Уоллес?

Они не ответили.

– Папа, где мы?

Мистер Мёрри спокойно посмотрел на нее:

– Не знаю, Мег. Я не очень хорошо тессерирую. Видимо, это был перелет. Мы не на Камазоце. Где мы – я не знаю. Я думаю, тебе так холодно оттого, что мы прошли сквозь Черную Тень, и на секунду я было подумал, что она вот-вот разлучит нас.

– Это темная планета?

Язык у нее мало-помалу оттаивал; она говорила все более внятно.

– Не думаю, – сказал мистер Мёрри. – Но наверняка сказать не могу, слишком мало знаю.

– Тогда не надо было тессерировать!

Раньше она никогда так с папой не разговаривала. Слова были как будто не ее.

Кальвин посмотрел на нее, покачал головой:

– Нам больше ничего не оставалось. По крайней мере, это позволило нам убраться с Камазоца.

– И почему же мы убрались оттуда без Чарльза Уоллеса? Мы что, просто бросили его там?

Слова, которые на самом деле были не ее, звучали холодно и обвиняюще.

– Мы его не «просто бросили», – сказал папа. – Не забывай, что человеческий мозг – чрезвычайно хрупкий орган и его легко повредить.

– Понимаешь, Мег, – Кальвин сидел над ней, напряженный и озабоченный, – если бы твой папа попробовал выдернуть оттуда Чарльза, когда тессерировал нас, а ОНО продолжало цепляться за Чарльза, для него это могло бы оказаться чересчур, и тогда бы мы потеряли его навсегда. А нам надо было что-то сделать сию секунду.

– Почему?

– ОНО брало над нами верх. Мы с тобой уже начали поддаваться, а если бы твой папа и дальше пытался нам помочь, он бы и сам долго не продержался.

– Это ты ему сказал, чтобы он тессерировал! – бросила Мег Кальвину.

– Не нужно искать виноватых, – сурово отрезал мистер Мёрри. – Ты уже можешь двигаться?

Все недостатки Мег взяли над ней верх, и они ей больше не помогали.

– Нет! И лучше отправь меня обратно на Камазоц, к Чарльзу Уоллесу, да побыстрее! А мы-то думали, ты сумеешь помочь!

Разочарование сидело внутри, едкое и мрачное, как Черная Тень. Гадкие слова вылетали сами собой, Мег даже поверить не могла, что говорит такое папе, своему любимому, ненаглядному, долгожданному папочке. Если бы слезы не замерзли у нее в глазах, она бы сейчас рыдала в три ручья.

Она нашла папу, а он ничего не исправил! Все становилось только хуже и хуже! Если долгие поиски отца окончились, а он не сумел преодолеть всех трудностей, значит теперь все может кончиться как угодно, и вовсе не обязательно хорошо. И надеяться больше не на что. Она оледенела, Чарльза Уоллеса пожирает ОНО, а ее всемогущий папочка ничего не делает! Мег раскачивалась на качелях любви и ненависти, и Черная Тень толкала ее все дальше в сторону ненависти.

– И ты даже не знаешь, где мы! – крикнула она папе. – Мы больше никогда не увидим ни маму, ни близнецов! Мы не знаем, где Земля! Мы даже не знаем, где Камазоц! Мы заблудились в космосе! И что ты теперь собираешься делать?!

Мег не сознавала, что она попала во власть Черной Тени точно так же, как Чарльз Уоллес.

Мистер Мёрри склонился над ней, растирая ее застывшие пальцы. Лица его Мег не видела.

– Доченька, я же не миссис Что, Кто или Ведь. Да, Кальвин мне рассказал все, что мог. Я всего лишь человек, и мне более чем свойственно ошибаться. Но я согласен с Кальвином. Нас сюда послали не просто так. А мы знаем, что для тех, кто любит Бога, кто был призван согласно Его замыслам, Он все обращает во благо [12].

– А Черная Тень? – крикнула ему Мег. – Почему ты допустил, чтобы она меня чуть не растерзала?

– Ну тебе же всегда тессерирование давалось хуже, чем всем нам, – напомнил ей Кальвин. – Тебя оно выбивало из колеи куда сильнее, чем нас с Чарльзом.

– Значит, не надо было ему меня брать с собой, – сказала Мег, – пока не научится делать это как следует!

Ни папа, ни Кальвин ничего ей не ответили. Папа продолжал бережно растирать ее руку. Пальцы оживали – и в них просыпалась колющая боль.

– Ты мне больно делаешь!

– Значит, чувствительность возвращается, – тихо ответил папа. – Боюсь, придется потерпеть, Мег.

Пронзительная боль медленно расползалась по рукам, потом закололо ступни и лодыжки… Мег снова принялась было кричать на отца, как вдруг Кальвин воскликнул: