Алексей Гедеонов - Случайному гостю

Я вырываюсь из его рук и больно ударяюсь левым боком о стол. Надо мной бурыми горами возвышаются мыши, змеи кусают их за хвосты.

Непослушный выпрыгивает у меня из рук и лупит первую попавшуюся мышь прутиком.

— Anaverbatum! — пищит он. — Anaverbatum! — прыгая на голову следующей. И мыши становятся всё меньше, меньше, меньше.

Бабушка достаёт из своего мешочка ещё один — старый, в нём карты со звёздами на рубашках, и трогает гемму.

— Не сссмей! — кричит чуть шепелявя Халлекин. — Не ссмей! Сс-сука!

Бабушка усаживается за стол и отталкивает лезущие отовсюду вишнёвые веточки, отодвигает чашки, одна опрокидывается — чёрная жижа недопитого кофе ползёт к её рукам; бабушка кладёт на стол кольцо, и кофе мгновенно высыхает.

Мыши разбегаются по кухне, возбуждённо попискивая. Непослушный вместе с прутиком атакуют собак.

— Anaverbatum! — вопит мышонок, войдя в раж.

Бабушка тасует карты и раскладывает Предстоящий день, Халлекин с силой всаживает рапиру в трость Старой дамы. Но та лишь смеётся — она подтягивает Всадника к себе длинными руками ближе, ближе и начинает напевать, он вырывается и дёргает руками и ногами, точь в точь непослушный ребёнок.

— Спи, сиротка, спи, сынок. Хайчи, хайчи, хайчи… — бормочет старуха, и детский плач становится слышнее…

Выскользнув из чёрных лохмотьев в её руках и словно источившись, бывший Всадник спешит к окну — в него, раздвинув храбрый розмарин, всовывается лошадиная морда — глаза её горят, нет, — полыхают красным, из ноздрей валят искры, а зубы… может, это и не конь вовсе… Всадник оборачивается, из серой суконной далматики [138] Длинная рубаха с коротким рукавом и прямоугольным вырезом. , что одна на нём и болтается, достаёт Рог — порядком истрёпанный.

— Я отомщу вам всем, — хрипит он. — А особенно тебе, маленькая тварь, — брызгает он кровью в мою сторону…

Бабушка завершает расклад, и всадник начинает несколько карикатурно таять, его Рог нынче не поет, а лишь посвистывает, испуская дым.

Бабушка поднимается и подходит к пеналу, не сводя глаз со становящегося всё более двухмерным Всадника, она вынимает из пенала нечто круглое и тёмное — похожее на хорошо отполированное блюдо, ставит его стоймя на стол, уперев в кувшин с компотом.

— Зеркало!!!! — разносится по кухне дьявольский голос. — Дай… дай, отдай мне!!!! — взвивается он неистово и Всадник отпускает поводья. Чёрная конская голова, крупно содрогаясь, исчезает… Розмарин, словно побитый морозом, крошится от потока ветра.

Бабушка подходит поближе и кладёт руку мне на плечо, я берусь левой рукой за край зеркала.

— Повторяй за мной, — говорит бабушка и голос её звучит незнакомо и глухо, я поднимаю на неё глаза и вижу, как тяжко ей даются слова….

— Повторяй… Именем Дома…

— Именем Дома, — послушно повторяю я. — Я призываю тебя вернуть взятое.

Я уподобляюсь эху, а Всадник уменьшается — карты втягивают его силу и хищно трепещут на скатерти.

— Именем Хозяйки, — говорим мы хором. — Я отменяю приглашение… И…

Происходит заминка — бабушка хватается за сердце, и я вижу, как белеет её рука и лицо искажается гримасой боли.

— Я вернусь за вами, — почти неслышно говорит Всадник на бланке, отвердевшими, картонными устами. — Зимой… Ждите холодов.

Я внезапно понимаю, что должен сказать. Знание оглушает меня, я вижу мост, а колокол гудит где-то под рёбрами. На мосту ветер, в руках у Ангела сияющее копьё, и Всадник стоит на самой середине кладки. Конь его выдыхает дым.

— И всё, предшествовавшее тому, — кричу я.

Всадник разворачивает коня и даёт шенкелей; яростно заржав, конь взвивается на дыбы.

— Сначала я заберу всех, кто тебе дорог, — произносит он мёртвым ртом. — А потом придёт стужа, после…

И исчезает, втянутый полосой света.

— Поторопись, — кричит Лиса у меня под ногами, на её боку виднеются мелкие ранки — словно в лису угодили дробинки. — Ты вечно тянешь…

Что-то больно бьёт меня по щеке.

Я прихожу в себя на полу — наискось от меня лежит Неля, волосы её перемазаны пудрой и словно поседели. Прямо у моего носа пробегает крошечная белая собака с красными ушами, она заливисто лает на Непослушного, кажущегося огромным рядом с нею.

В Старой Книге в разделе «Досады» есть содержание, я видел его один раз, ну когда оно захотело показаться мне. Пунктом первым идёт: заговоры, очищения, приговоры для усыпления злых женщин и змей.

— Приговари-ав-ав, — сказал я непослушными губами.

Очень болела рука, а губы распухли.

Ко мне подошла Анаит, на ней был бабушкин халат и тёткины тапочки, на голове закрученное чалмой полотенце.

— Он пришёл в себя! — сообщила она куда-то вверх. — Оклемался!

Я прислушался…

— Я не понимаю этот журнал… «Англия», — вещала кузина Сусанна. — Ну неужели трудно приложить выкройку?

— Они забыли, что это, — отозвалась бабушка. — Там не шьют.

И, судя по звуку, поставила чашечку на блюдце. За столом возникла пауза.

— А как же, вот… А что же они делают? — несколько испуганно проронила Сусанна.

— Живут… — ответила бабушка. — Покупают готовое…

— Этого не может быть, — вынесла вердикт Сусанна. — Вот в «Бурде»…

Анаит подняла меня с пола. Ноги уверенно подкашивались, меня сильно тошнило.

— Ну-ка скажи что нибудь, — попросила Анаит.

— Самое лучшее мороженое — в вафельном стаканчике, с кремом… — сказал я, разглядывая сидящих за столом. — По двадцать одной. Или «Каштан», там можно просто обгрызть шоколад.

— Может, это не он? — задумчиво спросила Сусанна. — Какой-то он довольный, хоть и побитый, не бурчит, про мороженое говорит, и к тому же — фруктово-ягодное за семь копеек — не хуже чем всё то. Нет, наверняка это иллу…

— Гхм… — грозно кашлянула бабушка. — Лесик, к чему просыпать соль в пятницу?

— К неприятности или болезни, — прохрипел я. — А то канапа пана кота.

— Это абсолутно он, — глубокомысленно заявила бабушка. — Тот кот нечисти не под силу.

— Почему все приметы — к плохому? — спросил я и удивился собственному голосу.

— Знания у тебя неглубокие, — ответила бабушка. — Вот ты и видишь тылко попьол. Такое.

Старая дама — безучастная и древняя, сидела в отдалении, за прялкой, колесо вертелось и жужжало. Сусанна без парика и в пропаленом жакете непринуждённо пила кофе.