Мила Нокс - Игра в сумерках

Он поднял глаза и прямо перед собой увидел на стене камеры нечто ужасное. Вырванный с мясом коготь.

Теодор сложился пополам, его вывернуло наизнанку. Он закашлялся, от желудка прокатилась волна тошнотворного спазма – но ничего не полилось. Обычный спазм голодного живота. Теодор отдышался, стараясь не смотреть на жуткие свидетельства пребывания здесь пленников. Но он чувствовал, как волосы на голове встали дыбом.

Он глубоко вдохнул. В воздухе ощущался запах пота, въевшийся в стены, крови и чего-то гнилого, сладковатый привкус смерти.

Пахло ужасом. Ожиданием неотвратимого. Теодор зажал нос и уткнулся в плащ, чтобы не поддаться страху. Но страх находился не в воздухе. Он рос, подобно вздымающейся земле под вулканом, внутри живота. Теодор тяжело дышал, цедя воздух сквозь зубы, но спокойствие не приходило. Он начал задыхаться.

И тут послышался тихий стон. Теодор поднял голову. Стон раздался снова, и Тео определил, что он доносится из соседней клетки. Там кто-то был, и, судя по звукам, чувствовал себя хуже Теодора.

Тео подобрался к решетке вплотную и уставился в темноту. За окном уже смерклось, и в камере блуждали тени. Он на мгновение задумался, прежде чем раскрыть рот, но все-таки спросил:

– Кто здесь?

Собственный голос, разогнавший тишину, напугал.

Куча в углу клетки зашевелилась. Замерла.

– Эй?

Куча вновь заерзала, полы изношенного пальто откинулись, и Теодору предстало страшное существо. Оно мало чем напоминало женщину, которой некогда являлось. На осунувшемся лице с заостренными от голода скулами тускло блестели голубые глаза. Пересохшие губы со свистом втягивали воздух. Нежительница едва дышала, и было видно, что каждый вздох причиняет ей боль. Кости торчали из-под морщинистой серой кожи, и Теодору вспомнилась та самая собака, которую он видел у дома девочки Оаны. И если то была смерть, то она явно поселилась внутри этой женщины.

– Вы живы?

– Была…

Нежительница зашевелилась и с огромным трудом подползла ближе. Ноги она волочила, будто кошка, чьи лапы перебили кочергой.

– Вы… кто? – спросил Теодор.

Женщина не ответила, посмотрела на Теодора и вдруг – замерла. Теодор прекрасно видел, как меняется ее лицо, на котором отразилось сначала узнавание, потом неверие, а следом – странный испуг.

– Я тебя видела!

В женщину разом вернулась жизнь, и она потрясенно помотала головой:

– Ты кто?

Теодор подумал: «Что во мне такого, что ее напугало?» Он не знал ни единой причины, по которой мог произвести такой эффект у нежителя.

Она вновь вгляделась в его лицо.

– Я тебя знаю.

«Откуда?» – Теодор запаниковал.

– Мы… знакомы?

– Я видела тебя.

– Вы с кладбища? Я вас ни разу не видел, – признался Теодор.

Нежительница мотнула головой в нетерпении.

– Да нет. Я видела тебя, но… во сне.

Настала очередь Теодора изумиться. Сердце сделало лихой кувырок. Во сне! Его видели во снах только мать и отец – и это было началом отсчета неудач. Сначала родители испугались, затем исчезли, а после прилетела эта чертова комета…

– Вы видели меня во сне? Но вы разве не нежитель?

– Нежитель, – кивнула женщина и скривилась, словно это доставило ей боль. – Я видела твое лицо. Накануне прилета кометы я видела тебя, ясно, как сейчас. И в том сне ты открывал дверь.

Теодор задохнулся. Сон, как у родителей!

– Моим родителям тоже снилось это, – признался он с болью, – я и дверь. Я открывал ее. Они не должны были видеть снов – ведь мои родители тоже… нежители.

Пленница удивленно захлопала глазами.

– Ты, наверное, шутишь.

– Но это правда. – Теодор сдвинул брови. Ему надоело молчать. – Мои родители, оба – мать и отец, нежители . А я… живой .

– Живой? Что тогда тут делаешь? Вангели не берет пленников среди горожан. Он ведь, – женщина скривилась, – мэр… Добропорядочный, соблюдающий законы мэр большого города Китила.

Теодор кратко рассказал о своих приключениях и о том, как появилась его странная тень. Он старался не говорить о семье, видя, что и эта нежительница воспринимает его слова с подозрением. Слушая рассказ, пленница только с грустью покачивала головой. В ее косых голубых глазах стояла печаль и горечь. Она сочувствовала ему, и Теодор тоже ощутил к ней жалость.

Бедная пленница, видимо, находилась тут давно. Совсем одна, под пытками Вангели. Теодор представил себе пугающее одиночество, когда ты один на один с обреченностью, заперт и тебя ждет смерть.

Женщину звали Лиза, и она была не так стара, как казалось. Она просто осунулась и высохла, словно у нее внутри открылась дыра, куда утекали силы. В ней чудом еще теплилась жизнь – остатки, подобные последней лужице на дне раковины, которые тоже вот-вот стекут в трубу водостока.

– …а потом Вангели набросил на меня веревки и запер в камере, – закончил Теодор.

– Твои родители… как их фамилия?

– Ливиану.

– Вот оно что. А ты, значит… Тео.

– Погодите! Откуда вы знаете?

Нежительница покачала головой и прислонилась спиной к грязной стенке.

– Все вышло не так…

Она не хотела говорить. Или не могла. Теодор так и не понял, однако ему нужно было узнать о себе все.

– Лиза! Откуда ты знаешь меня?

– Я помогала старому другу. Которому кое-чем обязана. Он попросил меня о большом одолжении, которое грозило неприятностями, – связаться с Вангели. Я прекрасно знала, что мэр за человек. Но согласилась.

У друга не было выбора. Я понимала его положение и хотела помочь. Когда-то нас связывала тайна, он оказался рядом в трудную минуту – и помог. Друг разыскал меня, хотя я покинула Китилу и жила далеко. Я хотела забыть этот город, он навевал… нехорошие воспоминания. Ты ведь знаешь, не все помнят о прошлом, когда возвращаются?

Теодор кивнул. Он не помнил себя до десяти лет – правда, не связывал это с переходом. Он до последнего верил, что этого не случалось. Почему – объяснить не мог. Чувствовал, и все.

Лиза отбросила с глаз грязную прядь волос. Рыжина в них только угадывалась, как в ярком когда-то платке, выгоревшем на летнем солнце. Теодор посмотрел на нежительницу: рыжие волосы, косые глаза… Да она перекидыш!

Лиза молчала, вспоминая переход, и Теодор тоже сидел как можно тише. Перебивать нежителя, когда он думает о смерти, нельзя. Вообще спрашивать о таком бестактно. Правда, Теодор это не сразу понял. Да и как поймешь, когда некоторые в красках описывают, как их голова оказалась в кипящем котле! Или откуда взялась эта веревка, стягивающая ворот рубашки вместо галстука! Находились и такие – правда, большинство помалкивало.

Отец тоже молчал. Теодор уже понял, что рыжий парень был прав: Лазар свел счеты с жизнью. Сам. Почему? Теодор не знал. Отец был на редкость молчаливым человеком. Не просто из людей, которые не любят болтовню. Его молчание что-то хранило, и Теодор знал это так хорошо, как знал очертания своего шрама на щеке.