Мила Нокс - Игра в сумерках

«Так, придурок. Хватит думать о всякой ерунде. Нужно помочь ей… задышать».

Теодор с ужасом осознал, что ему нужно будет делать искусственное дыхание Санде. Тео посмотрел на ее белое лицо.

«Скорей, идиот!»

Он развернул голову девушки и склонился над ее приоткрытым холодным ртом.

Теодор вздрогнул.

«Не глупи! Она сейчас умрет! Давай уже! Это не то, что ты думаешь!»

Теодор закрыл глаза, силой воли заставил себя склониться еще ниже, набрал в легкие воздух и коснулся рта Санды своими губами. Он успел ощутить прохладную кожу девушки, покрытую каплями воды, а локон непослушных волос щекотно скользнул по его подбородку. Но тут девушка закашлялась, отплевывая воду, а потом с хрипом втянула воздух.

Когда Санда открыла глаза и посмотрела на Тео, он отпрянул, словно ужаленный, на целый метр и принял вид: «Нет-нет, ты что, я никогда в жизни тебя не касался!» Девушка уставилась на него, на ее бледные щеки внезапно вернулся румянец.

«Черт! Она почувствовала?! Или я успел до?..» – испуганно стучало в голове Тео.

В тот же миг земля под ним вздрогнула и заколебалась. Тео мигом вспомнил:

– Санда! Скорее! Назови его имя!

– А? – Она уставилась на него.

– Вороны!

Санда подняла глаза и увидела, как неистово пульсирует пень, заполонив омут криком: «И-М-Я!», как в яме бурлит вода, булькает и вырывается фонтанами. Как сыплются камни и шевелятся корни вокруг. Глянула вверх и увидела кружащийся белый силуэт.

– Ворона… – пробормотала она. – Раду. Раду!

На дне омута что-то загудело, загрохотало, и вода быстро стала утягиваться вниз – как в ванне, из которой вытащили затычку.

Захлопали крылья, и на плечо Санды приземлилась ворона. Белая как месяц, с красными глазами-бусинами.

– Ой, это ты! – вскрикнула Одинокая, глядя на альбиноса.

Ворона с грустью поглядела на девушку, ей не требовались слова. Санда протянула грязную руку, и ворона, наклонившись, раскрыла клюв. На ладонь девушки упал ключик. Серебряный ключ, в котором узнавались очертания птицы, той же, что на кулоне Раду.

Тео поглядел на мокрую куртку девушки. Кулон исчез.

Ворона ткнулась в ладонь Санды, и ее красные глаза показались особенно печальными. Словно она прощалась. Тряхнув головой, птица распахнула крылья – будто вспомнив о том, что ей пора – и взлетела.

Санда что-то кричала вслед, но ворона-альбинос растворилась в темноте корней. Они остались одни. Теодор. Санда. И серебристая иеле, которая глядела на них двоих – сидящих рядом на бревне.

– Боже, какая ж вы милая пара! – восторженно прозвенела девушка.

Санда от удивления открыла рот и уставилась на Тео.

Тео, в свою очередь, притворился глухим.

– Одинокая! – сказал он. – Выведешь нас?

Потоп прекратился, но они по-прежнему находились на дне ямы.

– Легко! – брызнул серебряный смех, и иеле опустила в воду руки.

Она вытащила сеть, и Теодор с ужасом увидел, что та сплетена из человеческих волос. Иеле забросила сеть вверх – и та сразу за что-то зацепилась.

– А ну – выбирайтесь! Живо! Ольшаник скоро закроет проход.

Теодор и Санда по одному вскарабкались вверх, а следом поднялась иеле – легкая, словно пушинка.

Они побрели к выходу, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться, стряхнуть липкую глину и откашляться. Иеле болтала всю дорогу. Ее серебряный смех отражался от гулких стен и перекликался с журчанием ручейков. Когда они отошли на несколько десятков метров, то услышали, как сзади что-то обрушилось, словно опрокинулся гигантский ушат воды.

– Омут закрылся, – пояснила иеле. – Теперь он будет доступен только для Ольшаника. И нас, иеле. Сестрицы вернутся к своим прялкам и продолжат сплетать чудесные сети, а Ольшаник вновь начнет путать тропы, чтобы привести сюда заблудших путников…

Санда остановилась. Она крепко сжимала ключ, и было видно, что это причиняет ей боль.

– Он заманил его, – сказала она. – Раду. Ольшаник его утащил под воду, и Раду не смог спастись…

Иеле грустно поглядела на нее:

– Никто бы не смог. Мне жаль, милая! Ольшаник растет здесь тысячу лет, и ни один факел, ни один топор, ни одна рука не смогли разрушить его сердца. Ничто. Его выжигали десятки раз, и все напрасно. Иеле хранят в глубине омута его душу, оживленную Балауром, и в Ольшанике живет та же мрачная сила, что его породила. Сила вечной темноты. Есть вещи, против которых сделать ничего нельзя, и никогда рука человека или нежителя не уничтожит Ольшаник. Быть может, только сама Смерть.

Глаза Санды покраснели.

– Я помню его, – сказала иеле, – помню того парня, с темными кудрями и глазами…

Одинокая взглянула на Теодора.

– Как твои, Теодор. Такие же ярко-карие. Да. – Она тряхнула головой. – Помню, как давно хотел получить его Ольшаник; он видел вас на берегу, но не мог дотянуться ветвями. А потом выждал момент и… забрал. Я сама расчесывала ему волосы, усыпляя на дне, следуя воле Хранителя этих вод, и юноша доверился мне. Я спела ему колыбельную, и он уснул тихо и спокойно, но больше с тех пор не видел ни одного сна… – Иеле задумалась. – Какая же была та колыбельная? Кажется, я слышала ее как-то… Да, кто-то пел ее на берегу – еще давно, а после… совсем недавно.

И она пропела серебряным голосом:

– Ту-ту-тууу, ти-ти-ууу.

Санда подняла заплаканные глаза и только судорожно вздохнула.

– Это я пела ему, и он уснул. Я расчесала его кудри, темные, как земля, и вплела в них лунный свет – и волосы его побелели как снег. А на веки положила два самоцвета, два граната, испивших крови земли, – и они засияли алыми звездами. Я помню его. Он был красивей всех… И прежде чем я сплела сеть из его волос, я любила чесать их по ночам, думая о своем позабытом имени… Теодор – ты назвал его!

– Что?

– Назвал мое имя! Как только я услышала его, сразу примчалась в омут. Я вспомнила свое имя, свое истинное имя!

Иеле от радости засмеялась и принялась плясать, шлепая белыми ступнями по лужам.

Санда недоуменно поглядела на водяную деву.

– Я же говорила, меня зовут, как обувь… Раньше так называли тех, кто делал чудесные, красивые вещи для женских ножек. И я вспомнила, имя значит «сандалия»! Санда!

Санда распахнула рот.

– Вот как? – хмыкнул Теодор. Он-то думал, что за ботинки? – Стало быть, я могу загадать желание?

Теодор встал между девушками и, скрестив пальцы, всем сердцем попросил то, чего хотел давно и сильно, просыпаясь от тревоги по ночам и думая лишь только об одном – об этом жгущем сердце желании.

– Готово!

Иеле протянула Санде серебряный сверток, будто сгусток лунного света. Это была сеть, по которой они взобрались. На концах сети, сплетенной из серебристых волос, поблескивали гранаты.

– Держи, – сказала Одинокая. – Она сплетена из его волос. Пусть она будет тебе вечным оберегом.