Юрий Альперович - Чебуреки, или Похождения Линейкина-сына в калошах без зонтика

Он не будет чемпионом. Теперь он будет никем.

Если бы ученым понадобились образцы нескладных людей, Бацилла оказался бы незаменимым. Из его туловища торчали удивительно длинные шея, руки и ноги. В этом он был абсолютным чемпионом шестого «Б». Ноги его не давали работать соседям на передней парте, руки — на задней, а голова вращалась, как у куклы.

Бацилла был шутом в самом расцвете таланта. У него было три главных качества: лень, несерьезность, рассеянность.

Лень сложилась сама собой. Несерьезность была природной. Надо всем, что он говорил, смеялись. Что касается рассеянности, то это свойство Бацилла воспитал в себе сам с детства. И очень этим гордился. Он всегда что-нибудь забывал, оставлял или путал.

Когда Бацилла забыл, что его калоши висят в мешочке на вешалке и надел Ромкины, это получилось само собой. Без всякого злого умысла. Если б Ромка, уходя из школы, в гардеробе поднял печальные глаза вверх, он увидел бы, что мешок с калошами Бациллы висит на гвозде. И все понял. Но…

Бацилла никогда не нагибался, чтобы надеть калоши. Лень было. Он долго хлопал ими по полу, а от этого калоши с белыми пупырышками, как известно, не прыгают.

На другой день утром, вяло бредя в школу, Бацилла услышал, как кто-то догоняет его сзади. Бацилла не успел обернуться. Он почувствовал сильный удар кулаком в спину. Шагнул, но нога запнулась обо что-то. Бацилла упал, на ходу сообразив, что ему подставили подножку.

— Снимай калоши! — услышал он над собой и уже хотел крикнуть: «Караул! Раздевают!» Но тут увидел над собой Линейкина.

Ромка стоял над ним и, бросив портфель, остервенело стаскивал калоши. Белые пупырышки он увидел издали. Бацилла прикусил язык.

— Да ты что? Чо те надо? Ты что? — тупо повторял он и старался перевернуться.

Бацилла был сильней Линейкина. Но если Линейкина отлупить, из школы исключат, это уж точно. Он же — наша гордость.

Ромка стащил калоши, поставил, сунул в них ноги и нажал пупырышки. Бацилла еще и сесть на землю не успел, а Ромка поскакал в школу. Прыгают калоши-то! Значит, все обошлось. А этот болван Бацилла даже и не понял, что носил на ногах. Раззява!..

Я видела: что-то Линейкина тяготит. Он чего-то боится. А сегодня произошло такое, что и вовсе сбило меня с толку.

Утром прозвенел звонок, и все побежали в класс. Я поливала цветок на подоконнике и слышу, кто-то громко всхлипнул. В конце коридора, возле двери для мальчишек, человек ревет, уткнувшись лбом в оконное стекло. Подрался, наверное. А может, расшибся.

Я поставила кувшин и побежала туда. У окна стоял Ромка, все лицо в слезах.

У меня сердце сжалось, а не знаю, чем помочь. Просто подошла сзади и встала рядом.

— Чего ты, а? Не надо, — шепотом сказала я Ромке и положила ему руку на голову.

Так всегда делала мама, когда я была маленькая и плакала. Мама говорила, маленькие плачут оттого, что у них мерзнет головка. Положишь руку, головка согреется. И маленький успокоится. А Ромке разве положишь руку? Рванется в сторону и еще обзовет.

— Слуш-послуш, эй, не надо…

Ромка разрыдался. Я вынула из рукава свой платочек с кружавчиками и сунула ему. Линейкин всхлипывал-всхлипывал, потом вытер нос и глаза, и платочек сразу стал мокрый. Ромка опять отвернулся и смотрел куда-то в сторону.

— Беда у тебя?

Ромка пожал плечами, спрашивает:

— Что делаешь вечером?

— Буду дома… Придешь?

Ромка отрицательно покачал головой.

— Приходи в парк, когда стемнеет.

— В парк? Во сколько?

— Ну, в семь.

— Хорошо, — согласилась я, хотя знала, что отпроситься у бабушки в парк вечером почти невозможно.

Если бы была мама, она бы все, конечно, поняла. Но мама в Якутии, в экспедиции. А папы вообще нету. То есть был. Они с мамой разошлись характерами, а потом вообще разъехались, я еще малышкой была.

Я взяла Ромку за руку и потащила в класс.

Урок давно начался. Учительница строго посмотрела. Но промолчала. Он ведь Линейкин. И никто не засмеялся, только староста Макарова сделала заметочку в тетради против моей фамилии.

Весь день потом в голове у меня вертелась какая-то мелодия, и я ее напевала:

Это был старинный романс, который я сочинила сама.

Ему никто не мог помочь. Честное слово, началось с простой шутки, которую никто не понял, а теперь назад ходу нет. Что будет с мамой, что будет с отцом, — страшно подумать! Мама и так нервная. Будешь работать в универмаге, тоже будешь нервный, говорит она папе. Если Ромка нервный — это наследственное от универмага. Теперь весь город знает, что Линейкин чемпион, но никто не знает одной маленькой подробности…

Ромка пробежал по главной аллее между двух рядов портретов, заменявших зеленые насаждения. Вот скамейка, на которой они с Аленкой любили читать вдвоем одну книжку. Линейкин сел и решил серьезно думать, но начать думать не успел: прибежала запыхавшаяся Аленка.

Они сидели рядом и молчали. Люди всегда молчат, когда не о чем говорить или надо сказать много. Наконец Аленка заглянула Ромке в глаза.

Ромка вскочил со скамейки, схватил Аленку за руку и потащил по беговой дорожке.

— Ты что, сумасшедший?

— Молчи! — цыкнул Ромка. — Так надо.

Он остановился в чаще, на траве. Как раз там, где ходить и рвать запрещается. Присел на корточки.

— Что ты делаешь? — спрашивала ничего не понимающая, испуганная Аленка.

Ромка не отвечал. Он снимал калоши. Одну… Потом другую. Снял и приказал Аленке:

— Надевай!

— Зачем?! Они ж мне велики!..

— Надевай!!.

— Надевай!..

Аленка сунула туфельки в Ромкины калоши. Ромка опустился перед ней на колени и поднял пупырышки. Она всплеснула руками и вскрикнула: скамейка, дерево и палатка с газированной водой вдруг закачались под ней. Едва не потеряв равновесие, Аленка так подпрыгнула, что оказалась возле макушки молоденькой березки и от страху уцепилась за нее.

— Не хочу! — крикнула Аленка. — Что это?

— Молчи ты! А то люди сбегутся!..

— Ромочка, миленький! Сделай так, чтобы я упала на землю! Ну, пожалуйста! — шепнула сверху Аленка.

Ромка торжествовал. Он даже забыл про все свои тяжкие думы.

— Ладно! — снисходительно сказал он. И помог слезть с дерева.

Она поправила юбочку в мелкую складку, сняла калоши и долго разглядывала их. Глаза у нее блестели. Калоши обыкновенные, а как прыгают!