С. Гроув - Золотое снадобье

…Бронсон часто говорил потом, что я обманулась так же, как и он сам, потому-то и не подметили ничего странного в том, что касалось капитана Рена и его экипажа. Муж полагает, что мы были весьма не в себе после трагической гибели «Пустельги» и ночи, проведенной на утлом плоту; где уж тут проявлять наблюдательность, не говоря о бдительной настороженности! Тем не менее я настаиваю, что моя память ничем не замутнена; более того, берусь утверждать – еще в первые секунды в каюте капитана Рена… нет, даже когда он только приветствовал нас на палубе «Гнездышка»! – я заподозрила, что он не тот, за кого себя выдает.

Взять хоть одежду, которой он нас снабдил. Слишком уж хорошо она была сшита. Думайте что хотите, но в ней мне сразу стало как-то не по себе. Изысканная работа, тонкая ткань… Я уже упоминала, что Рен и его люди – высоченные как на подбор. И еще – у них невероятно ровные и белые зубы. Таких здоровых и ухоженных моряков попросту не существует. Убранство каюты капитана Рена тоже весьма мало напоминало судовое жилище капитана Гиббонса. Трудно даже объяснить, что в ней было не так, но половина вещей казалась совершенно новенькой, ни разу не использованной… а другую половину, наоборот, словно закупили в лавочке старинных диковин. Вытираясь полотенцем, я заметила на столе несколько морских карт. Иные были напечатаны на бумаге удивительной белизны: я такой, право, ни разу не видела. В то же время увеличительная лупа – бостонской, кстати, работы, в точности как принадлежавшая капитану Гиббонсу – выглядела так, словно ею пользовались не первый век. Деревянная ручка растрескалась и почернела: ни дать ни взять пересекала Атлантику в тысяча первый раз. Теперь-то, задним числом, все это более чем очевидно. А тогда я только понимала, что в каюте капитана Рена мне очень не по себе. Что-то определенно было неправильно, но что?..

Я так и сказала Бронсону, когда мы с ним возвращались на палубу. Я спросила мужа:

– Как по-твоему, что за человек наш капитан?

– Думаю, неплохой малый, – ответил он. И легонько взял меня за подбородок: – Выше голову, любовь моя! Теперь мы в безопасности.

– Да, ты прав. Мы в безопасности, – сказала я и добавила, помолчав: – Тебе, однако, не бросается в глаза, что капитан и его люди… немного странные, что ли? Как-то не похожи они на мэнских уроженцев, которых я до сих пор видела…

Бронсон рассмеялся:

– Верно. Но они могут быть и не из Мэна. Капитан всего лишь сказал, что они отплыли оттуда, но это ничего не говорит об их происхождении. – Он приобнял меня за талию: – Ни о чем не тревожься, родная. Желай он в самом деле причинить нам вред, бросил бы на милость океана, и все!

С такой логикой не поспоришь. Мое беспокойство вскорости улеглось само по себе, убаюканное дружелюбием капитана, – хотя очень многое, касавшееся корабля и людей, все так же производило странное впечатление.

Капитан Рен желал знать все подробности нашего злоключения.

Бронсон начал с того, что показал ему письмо Бруно Касаветти, послужившее поводом для нашего путешествия:

2 декабря 1880 года

Мои дорогие друзья, Минна и Бронсон!

Пишу вам, пребывая в превеликой нужде и отчаянии, взываю о помощи!

Как вы помните, шесть месяцев тому назад я отбыл из Бостона, имея целью нанести на карту границы между Срединными Путями и Папскими государствами. Не буду вдаваться в подробности того, каким образом изменилась первоначальная цель путешествия и как я лишился всякой возможности исполнить поставленную задачу. Знайте, друзья мои: произошло нечто ужасное. Здесь, в этом месте, которое я, как мне казалось, очень хорошо знал, обнаружилась новая эпоха. Объяснить, откуда она взялась, я не могу. Как бы то ни было, она принесла с собой страх, нетерпимость и жестокие преследования.

Это письмо я пишу тайно. Самый листок мне доставило дитя, спасенное мною от участи, которой ваш покорный слуга избежать не сумел. Несчастное дитя было обвинено в колдовстве; меня также объявили пособником нечисти. Дело в том, что здешний край подвергся ужасающему моровому поветрию; жители называют его «лапена». Соответственно, люди склонны во всем усматривать дьявольщину и колдовство. Я сумел отвести их подозрения от девочки по имени Розмари, но обвинения против меня выглядят гораздо серьезней… к тому же меня никак не назовешь милым дитятей, урожденным в данной эпохе. В настоящее время я сижу в узилище города, именуемого Муртия (в книгах Шадрака мне также встречались наименования «Мурсия» и «Мурзия», так что могу и ошибаться), и судья постепенно копит улики против меня. Поверьте, я не вызвал бы вас сюда без крайней нужды, но, похоже, вы составляете единственную мою надежду спастись. Розмари отвезет это письмо в один удаленный город; оттуда королевской почтой оно доберется до морского порта, а там, я надеюсь, его заберет какой-нибудь путешественник, направляющийся в Бостон… К сему прилагаю карту и подробные указания, как отыскать Розмари. Защитите ее, если сумеете: она никоим образом не виновата в том, что со мною произошло.

Еще раз простите меня, друзья, за то, что нарушаю ваши планы зовом о помощи… Итак, отдаю свою жизнь в ваши руки!

– Похоже, дело вправду нешуточное, – согласился капитан Рен, возвращая письмо. – Значит, вы надумали лично откликнуться на просьбу?

Мы описали ему наше плавание на борту «Пустельги» и жуткое столкновение с лютотравами. Когда дошли до существ, уничтоживших корабль, глаза капитана вспыхнули возбуждением.

– Никогда с лютотравами не встречался, – выговорил он приглушенным голосом, благоговейно. – Зато наслышан более чем…

– Если честно, – сказал Бронсон, – до вчерашнего дня мы сами считали их выдумкой. Ни за что бы не поверил, что такие создания вправду возможны, если бы своими глазами их не увидел!

– И я бы прежде нынешнего утра так рассуждал, – согласился капитан Рен. – Другое дело, что-то во мне всегда желало в них верить…

– Желало? – удивилась я. – Почему, капитан? Лютотравы показались мне беспощадными…

– Это верно, – слегка смутился Рен.

Он носил монокль с янтарным стеклом на золотой цепочке, имея привычку в непринужденной обстановке вертеть его в руке. И вот теперь монокль неожиданно замер.

– Праздное любопытство, знаете ли… – Он сменил тему: – Я с легкостью доставлю вас в Севилью, если вам по пути.

– По пути, – кивнул Бронсон. – Надеюсь, это не вынудит вас слишком отклониться от курса?

– Ни в коем случае, – заверил капитан Рен, ловко избегнув упоминания о пункте своего первоначального назначения. – Впереди еще десять дней плавания; надеюсь отдать должное общению с вами!

От этой перспективы его загорелое лицо просияло белозубой улыбкой. И действительно, он, по всей видимости, наслаждался нашими разговорами. В течение нескольких последующих дней мы поведали ему о прошлых поездках, о милой дочурке Софочке, о том, что в этот раз собирались взять ее с собой, но передумали из-за опасностей, упомянутых в письме бедного Бруно. Сам капитан засыпал нас вопросами о Бостоне; впрочем, на то у него имелась вполне вменяемая причина: по его словам, он происходил из далекого и уединенного уголка Семинолы и ни разу не был в столице. Я бы вполне поверила капитану, не уклоняйся он всячески от рассказов о крае, который называл домом. Еще больше настораживало то, что он и о Новом Западе как таковом ничего не знал.