Эдуард Веркин - Пчелиный волк

Поэтому я не очень расстроился.

– Не бойся, Дрюпин, – сказал я. – Я позабочусь о твоих друзьях, пока ты будешь в отлучке. О Сирени, о собаке твоей дурацкой. Я их тут приучу к строгости!

Я продемонстрировал Дрюпину кулак.

– Пока ты там будешь бороться с мировым злом, я их заставлю порядок любить…

– Не меня сбрасывают, – покривился Дрюпин.

– Погоди, – не понял я. – Если сбрасывают не меня и не тебя, то кого же тогда?

– Светку, – шепотом сказал Дрюпин. – Он велел сбросить Светку.

Я рассмеялся во второй раз. Воистину сегодня удачный день, боги благоволят мне, я не знаю, когда я родился, но это случилось под счастливой звездой.

– Светку, – шепнул Дрюпин еще тише.

– Ты, Дрюпин, в свих пустился, – сказал я. – Какую еще Светку? Она же…

– После… После того случая… ну, с красным волком. Ван Холл сказал, что ты прекрасно подготовлен. Что тебя жалко сбрасывать неизвестно куда. Что надо тебя поберечь.

Сволочь триллионерская! Меня почему-то не хочет пускать.

– Это правильно, – кивнул я. – Меня надо поберечь для будущих свершений… Вообще, Ван Холл молодец. Знаешь, как это называется по-научному?

– Как?

– Буйвол для пираний. Вот представь. Идет большое стадо буйволов, а перед ним река. А в реке пираньи…

– У нас в реках нет пираний, – возразил Дрюпин.

– Здесь нет, а у нас в Перу есть.

– При чем здесь Перу?

– Стадо-то идет в Перу. Не сбивай меня, Дрюпинг, слушай. Вот идет стадо, а перед ним река с пираньями. Если все стадо пустить – пираньи всех быков попортят. Вот пастухи и выбирают самого заморышного быка. Самого хилого, самого бесполезного, самого жалкого. И пускают его первым. Чтобы пираньи наелись. А когда пираньи наедятся, можно запускать остальное стадо.

– При чем здесь пираньи?

– При том. А вдруг там, на Планете Х, москиты, термиты и другие сплошные крокодайлы?

Я представил, как Сирень падает в болото с пиявка… в реку с пираньями. И мне стало весело в третий раз за сегодняшний день.

– Ты хочешь сказать, что Сирень ни на что не годится? – разозлился Дрюпин. – Ты хочешь сказать, что тамошние москиты ею наедятся, а потом, значит, спустишься ты – весь такой чистенький?

– Ну почему ни на что не годится? – покачал головой я. – Судя по ее лицу, она оладьи неплохо должна жарить. Ленивые голубцы тоже, наверное…

– Да она в пять раз тебя умней! – завелся Дрюпин. – Она может…

– Я тебя что-то не очень понимаю, Дрюпинг. Если тебе твоя Софья Ковалевская так дорога, так пойди к Ван Холлу и предложи для сброса свою кандидатуру…

Дрюпин покраснел.

– Неужели уже ходил? – хмыкнул я.

Дрюпин не ответил.

– Какая жертвенность, – сказал я. – Дрюпин, ты вырос в моих глазах! В тебе, оказывается, глубины всякие скрыты. Да ты… Ты просто Данко какой-то!

Тут я вдруг понял, что надо этому бобику. Зачем он ко мне приперся. Однако… Все разворачивается просто как нельзя лучше!

– Ты явился, чтобы умолять меня… – сказал я.

– Чтобы просить, – перебил Дрюпин.

– Чтобы умолять, – уточнил я. – Просьбы тут мало, на просьбу я не поведусь. Так что, Дрюпин, умоляй. Желательно в униженной форме. Мне будет приятно. Давай так сделаем. Я сбегаю на кухню за фасолью, раскидаю ее по полу, вы с Сиренью начнете ползать и собирать ее! А я буду…

Дрюпин злобно прищурился. Как быстро все-таки в человеке технический гений уступает место заурядному дикарю! Умно это я подумал. Красиво. Так думают и говорят герои пьес Чехова. Любуюсь собой. Жалко, нет в человеке внутреннего зеркала, в котором можно видеть отражение собственного величия. А то бы я полюбовался собой на славу!

Вот как сейчас.

– Я не буду тебя умолять, – сказал Дрюпин. – Мне кажется, ты неумолим.

Хороший ответ.

– Просто я хочу, чтобы ты рассудил логически… – начал Дрюпин.

– Сейчас-сейчас рассужу, погоди секундочку. Значит, так. Если я не соглашусь на твои безумные требования, то ты…

– То я не поведу «Бурелом». Вот и все.

Какой непреклонец попался! Решил меня пошантажировать, дурилка. Ну-ну.

– Дрюпинг, – притворно удивился я. – Да ты просто стойкий оловянный солдатик какой-то! Ганс Христиан Андерсен в собственном соку!

– Я не поведу «Бурелом», – повторил Дрюпин. – И тогда следующего все равно пошлют тебя. Думай. У тебя почти нет времени.

Вот так, господа керлингисты. Посмотрите на меня и увидите неудачника. Все меня кидают, все меня шантажируют. Даже такая свинья, как Дрюпин, и то мне в харю исхитрился плюнуть.

Я загнан в угол. Бедный я.

Ну что ж, под давлением обстоятельств придется отступить. И уступить. Сделаю вид, что вынужден подчиниться.

– Сделай что-нибудь, а? – просительно промурлыкал Дрюпин.

– А пошел ты…

– Тогда от меня помощи не жди! – посуровел Дрюпин. – Я экранолет не поведу! Сдохнешь здесь! Все здесь сдохнем.

Не люблю влюбленных баранов. Ничего не видят. Ничего не понимают. С другой стороны – влюбленные бараны слепы, делают все, что мне надо.

– Сиди здесь, – сказал я Дрюпину. – И помни. Вы у меня в долгу! Я, может, из-за вашего счастья жизнью жертвую. Назовете в честь меня своего первенца…

– Как?

– Потом скажу. Сиди тут, не дергайся. Понял, Ромео?

– Понял…

Я достал с полки плеер. Приставил наушники. Play.

«Анаболик Бомберс», композиция 5, «Обедня в Катманду», лирическая баллада о геноциде буддийских монахов во времена правления Мао Цзэдуна.

Я вышел в коридор. Закрыл глаза, возбудил в себе злость усилием мощной воли. Через минуту я был злей, чем бываю по утрам, божественная музыка «Анаболиков» входила в мозг, вела к свершениям. Быстрым и четким шагом я направлялся к обиталищу Сирени.

Дверь ее была закрыта, я постучал в нее головой.

– Кто? – послышался голос.

– Это я, Света.

Сирень открыла дверь, ничего не заподозрила, я ударил.

Она перекатилась к дивану, потянулась за пистолетом. Я был быстрее. Наступил на кисть. Надавил. Косточки хрустнули. Сирень не застонала, другой рукой треснула меня под колено. Я отскочил. Сирень выхватила нож и безо всякого предупреждения метнула его в меня. Супербулат рассек мне ухо, сантиметром левее – и я бы вообще лишился органа слуха. Вот такое коварство.