Евгений Велтистов - Золотые вёсла времени или «Уйди-уйди»

Мое пророчество ничего не изменило в этом мире. И без него дух победы витал в сверкающей пыли двора, вспыхивал огненными квадратами окон, звучал голосами радиодикторов, маршами, песнями.

Никогда не забуду, как осенью сорок второго мы вернулись с мамой и сестрой из эвакуации. Площадь трех вокзалов, прилегающую к нашему району, я не узнал: она была вся исчертана кругами, квадратами, полосами. Гражданской одежды на встречных было гораздо меньше, чем военной. Девушки в защитной форме, взявшись за веревки, несли вдоль улиц огромные пузатые аэростаты. А ночью заметались по небу прожектора, отыскивая фашистских стервятников, залаяли-захлопали зенитки.

А как необычно было увидеть, ощутить вновь довоенные вещи — диван, печь, этажерку с книгами, фотографии в рамках на стене. Бухают за окном зенитки, идет война, а в комнате по-домашнему спокойно. Дребезжащие стекла заклеены крест-накрест бумагой, окна зашторены, дом крепкий, а под ухом заливается радионаушник, и ровно без одной минуты двенадцать включается Красная площадь: тишина, гудки автомобилей, бой курантов. И «Интернационал»...

Конечно, это романтическое восприятие первых дней возвращения домой. Были потом ночные дежурства на крышах, потеря продуктовых карточек и многие другие испытания. Но и без маленьких побед любого маленького человека, наверное, не было бы полного ощущения счастья всеобщей, всенародной Победы.

Умирать буду, не забуду, как диктор объявил поздно вечером в мае сорок пятого: «Ждите важное сообщение». И полилась суровая и ликующая музыка. И все поняли: каюк войне, Победа!

На другой день, вечером, мы мчались по знакомым улицам к центру города, чтобы хоть одной ногой ступить на брусчатку Красной площади, переполненной множеством взволнованных людей, увидеть праздничный Победный салют. Тридцатью артиллерийскими залпами из одной тысячи орудий!

Все это случится со мной тогдашним через год. А сейчас я, Кир, Ветер и Алена неслись через двор к рядам сараев: я должен показать друзьям свою главную ценность.

В щели стены нахожу ключ, отмыкаю замок, вхожу в таинственную полутьму. Между поленницей дров и чистой бочкой из-под капусты, которая с ранней осени и до поздней весны кормит всю семью, застрял ржавый, с вывернутыми спицами и прожженным седлом настоящий довоенный велосипед. В нем не хватало педалей, но это сущие пустяки.

— Вот! — похвастал я, хлопнув машину по седлу. — Починю и покачу!

— Здорово! Классно! Какой смешной и могучий велик... Как паровоз! — Друзья полностью одобрили мою идею.

— Ежели над ним потрудиться, можно развить колоссальную скорость, — продолжал я хвастать.

— Не ежели, а если, — поправила Алена.

— Если...

— Если над ним поработать, — развил мою идею Ветер, — то можно со временем и взлететь.

— Ты и так умеешь летать, — бросил через плечо Кир.

— Я преодолеваю силу притяжения для живых тел, — мягко отвечал Ветер.

Признаться, я ничего не понял в этом коротком диалоге, да и не время было расспрашивать. В сарае стало темно: дверной проем заслонила чья-то мощная фигура. Лохматая башка просунулась вовнутрь, блеснула белками глаз, осклабилась, узрев мой велосипед. В сарай, потеснив нас в угол, влез Вага.

— Ага, писатель, — он быстро ощупал квадратными тупыми пальцами машину, — свистнул вел?

— Не свистнул, а нашел. На свалке, — ответил я, как мог спокойнее.

— Разве он свистит? — вмешалась Алена, почувствовав агрессивность гостя. — Он просто говорит. И почему вы входите, не спрашивая разрешения?

Вага заморгал, разглядывая столь наглую пигалицу, задом вылез из двери, грозно приказал:

— А ну выходи! Разбираться буду! Может, кое-кого и пощекочу!

— Я боюсь щекотки, — пробормотал Ветер, выходя за мной.

— Не бойся, — шепнул я ему, — он просто пугает.

Я-то знал, что в кармане Ваги нож на пружине, но он его вряд ли пустит в ход из-за велосипеда: не такой он подлец и дурак...

Вага стоял, широко расставив ноги, всем видом показывая, что он гроза двора. Был он в отцовской тельняшке с рыжими пятнами от смазочного масла и широких штанах, состоящих в основном из заплат. После седьмого класса Вага работал на заводе токарем, мог сделать для «заказчика» любую вещь и взять его в рабство на месяц, два, три. Мы, школьники, расплачивались бубликами, которые получали на завтрак: по бублику в день. Зато когда я потерял продуктовые карточки, мои переживания длились всего полдня: Вага добыл где-то точно такие же талоны, а я больше месяца торговал на Казанском вокзале спичечными коробками, отдавая, разумеется, выручку своему «благодетелю». Отец Ваги погиб на фронте, и он после этого ничего не боялся.

Вага с любопытством осмотрел моих товарищей, дернул Алену за красную майку, а у Ветра пощупал ухо.

— Заграничные? Американские? — спросил он, широко раскрыв белозубый рот.

— Свои, — ответил я, — из соседнего двора. Только приехали. Убери руки, не трожь.

Фраза «из соседнего двора» служила охранной грамотой. Соседей не обижали. Рядом с нами, в доме тридцать пять, жили сущие разбойники и бандиты — Шары, Фингал, Брэк, братья Волы и другие подростки с не менее экзотическими кличками. Они либо дрались на смерть с чужаками, либо затевали очередной набег, но своих особо не трогали. Говорили, что они потомки тех лихих людей, когда-то грабивших обозы скупщиков и купцов, чей путь пролегал через Грохольский к Сухаревке. Не знаю, так ли это, только никого из них я потом не встречал.

Замечание про руки разозлило Вагу.

Он хмуро велел:

— А ну. писатель, выверни карманы!

И выхватил у меня авторучку, стал ее разглядывать, бормоча:

— Ага, заряжается не чернилами, а пулями. Агентурная. Я-то знаю, читал кой-какую литературку.

— Отдай, — попросил я, понимая всю безнадежность моего положения. Я видел, что паркеровская ручка произвела впечатление на парня, но не мог же я объяснить ему, откуда она взялась.

— На, выкуси. — Вага сунул мне под нос здоровенную фигу. — Или я врежу...

Храбрая Алена шагнула навстречу разбойнику.

— Ты что это надумал? — строго сказала Алена. — Немедленно отдай. Она ему нужна. Он пишет книги.

— Знаю, что писатель. — Вага захохотал.

— А ну, посмотри мне в глаза! — потребовала девочка.

Он взглянул в сурово-зеленые бездонные глаза. И отвернулся.

Нехотя протянул авторучку.

— Я просто хотел ему врезать, — лениво зевнул он.

— Врежь лучше стекло, которое разбил вчера, — парировала с улыбкой Алена.

И точно угадала.

Вага распсиховался, заорал, отступая:

— Какое стекло? Где я тебе его возьму? Вырежу у тебя, что ли?

Все это время я оглядывался на наше парадное. В любую минуту могла выскочить мать с веником или кочергой, если ей крикнет кто-нибудь в форточку, что меня обижают. Ее Вага побаивался. Но я-то надеялся, что вот-вот в темном проеме появится высокая фигура отца.