Вадим Чирков - Охотники за пришельцами

После того, как охотники открыли, что амнезия — тоже след, они повадились в лесопарк. Где-то здесь с ними случилось такое, что инопланетянам — больше некому — пришлось стирать из их памяти. Где-то здесь, где-то здесь… что? что? И ребята осматривали каждое дерево, каждый куст, каждую ложбинку, каждую яму, они прислушивались ко всякому звуку, даже принюхивались (свежеопавшая листва, кстати, пахла, по мнению Шаха, грецкими орехами). Но ничего особенного не было ими замечено, ничего незнакомого, ничего, что привлекло бы внимание. Нет, вру. В день, который мы описываем, Кит, остановившись перед ярко-красным деревом скумпии, сказал:

— А здесь красиво.

— Ты раньше этого не знал?

— Некогда было, — ответил отличник.

Они прогуливались по асфальтовой дорожке, проложенной поперек лесистого склона: деревья были и справа, и слева. С акаций (вперемешку с кленами) по бокам дорожки уже слетали листья и то тут, то там в поредевших кронах виднелись летние домики птиц. На сером асфальте осень раскладывала листвяной узор…

И вдруг, подняв головы от разноцветных листьев на дорожке, они увидели сцену, которая сразу привлекла их внимание.

Впереди шли трое: высокий седой мужчина в белом костюме, собака и… кот. Собака шла слева от него, а кот — справа. Гордая белая спина мужчины, шавка, помесь "фикуса и примуса", и рыжий, как осень, кот с серым, поднятым мачтой хвостом.

Охотники от неожиданности остановились.

— Дрессировщик, — предположил Шах. — Дрессировщик в отпуске.

— Может, он их подкармливает? — высказал вторую догадку Кит.

Но в руках Белого не было никакого кулька, а в карманах костюма, ясно, и быть ничего съестного не могло. Да и животные шли рядом с ним, а не позади, клянча еду.

— Следим! — распорядился Беляш, и они неслышными шагами двинули за странной троицей.

Та шла не торопясь; собака время от времени поднимала голову к седому, словно прислушиваясь к тому, что он вполголоса им говорил, а кот пошевеливал кончиком хвоста.

Вдалеке показалось женщина с большой овчаркой. Увидев Белого и его сопровождение, она подозвала собаку и надела поводок.

Когда обе группы поравнялись, женщина, зная, видимо, норов своей собаки, ступила с асфальта в траву. Но овчарка, пропуская мимо себя шавку, вдруг зарычала и рванулась к ней. Женщина упала на колени, овчарка вцепилась в помесь "фикуса и примуса". Раздался рык, шавочий визг и женский крик:

— Рекс, фу, фу, Рекс!

Белый молча отступил, чтобы овчарка сгоряча не хватанула его за ноги, ребята бросились к месту происшествия, а кот… кот, вместо того, чтобы прыснуть в кусты или зашипеть, выгнул спину, выбрал момент и прыгнул на спину овчарки. Прыгнув, вцепился когтями в загривок, да, видать, так сильно, что та, домашняя все-таки псина, бросила шавку и завизжала… Хозяйка теперь смогла оттащить собаку от жертвы; овчарка, однако, сбросив с себя кота и глянув на противников, вставших рядом, только зарычала, подняв шерсть на загривке дыбом…

— Так, — сказал Белый, одним этим словом оценив обстановку, и бросил своим подопечным: — Пошли!

Все трое повернулись и двинулись прочь; женщина, таща упиравшуюся собаку, стала спускаться прямо по склону, подальше от дорожки.

— Смотри, Шах, смотри! — прошептал Жутик, показывая на шавку.

Даня посмотрел и увидел: с левого бока собаки свисает лоскут шкуры величиной с тетрадь, а шавка бежит как ни в чем ни бывало…

— Видишь? — спросил Кит.

— Вижу.

— А крови-то, обрати внимание, нет!

— Как нет? — Даню будто стукнули чем-то сверху.

— А ты глянь на асфальт.

На асфальте не было ни капли крови — только клочки шерсти.

Шах посмотрел вслед тройке; тут Белый оглянулся. Даня поразился его черным очкам — будто через них на него смотрела сама темнота.

— Кит, — повернулся он к Беляшу, — Кит, что это такое?

Лицо ученого друга было серьезным.

— Пока не знаю, — сказал он. — Пока не знаю, но, кажется, догадываюсь.

— Скажи, Кит! — взмолился Даня.

— Вывод еще не созрел, — был ответ, — дай мне время.

У Коли Башлыкова (по прозвищу Шашлык) заболела мать: беда случилась с сердцем. Пришел врач и велел ей лежать дома и лечиться. Раз в день к ней приходила медсестра делать уколы. Но сердце все равно "схватывало", и Шашлыку приходилось бегать к телефонной будке, чтобы вызвать "скорую". Будка была одна на десяток домов. Раньше, до болезни матери, трубка с телефона обрывалась им и его дружками так же регулярно, как во всем районе. Сейчас же Шашлык хмуро предупредил своих, что за эту трубку оторвет голову любому, кто к ней притронется, и объяснил, почему.

Жители всех десяти домов не могли понять, отчего телефон цел уже третий день, и спрашивали друг у друга, в чем причина такого чуда, но никто причины не знал.

Однажды мать разбудила Колю (так звала его, кажется, одна она) в три часа ночи.

— Беги звонить, сердце опять проваливается! — Лицо у нее было серое, как мешковина.

Шашлык испугался цвета лица, накинул на плечи куртку и понесся к телефону.

Фонарь, висящий высоко над телефонной будкой, был разбит, скорее всего, кем-то из его компании, а может, и им самим.

Шашлык зажег спичку, схватился за трубку… за трубку, думал он, а ощутил под пальцами растянутую пружину и лохмотья проводов. Трубка была оборвана. Он выскочил из будки.

— Кто-о-о? — закричал он на всю огромную темноту, что раскинулась над городом.

— Кто-о-о-о-о?

Дома вокруг были темные, спящие; слабо светились только подъезды, да и то не все. Ни одного звука не услышал он в ответ на свой крик.

Другой телефон был за тридевять земель, да и там трубки могло не быть. Шашлык, потоптавшись возле будки, бросился домой.

У своего подъезда он увидел "скорую"! Три белых халата уже поднимались по лестнице. Шашлык обогнал их.

— Вы к кому? — спросил он. "Скорую" мог вызвать к себе кто-то из соседей.

Первым поднимался высокий мужчина с седыми, аккуратно подстриженными усами и смуглым лицом. Шашлык вспомнил, что, кажется, от него получил несколько дней назад десятку за брошенный в урну окурок. Так вот кто он такой! Врач! Да еще и чудик…

— К вам, — коротко ответил смуглый. — Вот эта квартира?

Шашлык, мало что понимая, открыл дверь, халаты вошли, врач, глянув налево и направо, направился в материну комнату. Мать — серое, как мешковина лицо, обострившийся нос — смогла только повернуть к вошедшему глаза. Седой и смуглый, только глянув на женщину, подсел на ее кровать и взялся на запястье. Потом протянул назад руку и что-то коротко сказал санитару, стоявшему в дверях. Тот вынул из сумки желтую коробочку, передал. На коробочке щелкнул рычажок и он оказался прижатым к груди женщины.

Через некоторое время Наталья Ильинична глубоко вздохнула. Лицо, заметил Шашлык, порозовело. Она с трудом, но улыбнулась!