Вадим Чирков - Ликующий джинн

— Ну и?

— Задолбали беднягу. Президент обернулся и тихонько спрашивает: "Я опять что-то не то говорю?"

А вся площадь в Ватикане это слышит! По толпе, конечно: у-ух! Кто-то ржет, кто-то хлопает в ладоши.

Дальше. Выходит наш. Вразвалочку, ну ты знаешь. Выступает. И та же история: дерг! Дерг! Дерг! Наш оборачивается и шипит на весь Ватикан: "Отвали, придурок!" В толпе догадываются перевести его слова на уличный итальянский, передают как эстафету. Там — восторг!

— Бред какой-то.

— Слушай дальше. Появляется у микрофона сам Папа. Начинает вещать. Тут площадь видит: папская белая шапочка с его головы сама собой поднимается и какое-то время парит в воздухе. Папа поднял к ней голову, умоляет шепотком — а вся площадь слышит:

— Отдай, Сатана!

Сатана послушался, и шапочка плавно опускается на макушку Папы Римского. И весь мир это видит!

— Это все на ниточках было, ниточками кто-то все это делал! — слышится женский голос. — Про ниточки уже по телевидению сказали! Да и что, ну что, скажите, кроме ниточек может быть? Кто-то, видите ли, шутит так!

Еще один женский голос:

— А про Ширака что ж забыли? Как ему на плешь стакан воды вылили? Стакан сам собой поднялся и полил его водицей…

Кубик осмотрелся. Все вокруг хотели вставить в начавшийся разговор и свое словечко.

— Уж будет этому шутнику, — угрожал все тот же женский голос, что сказал о ниточках, — уж будет!.Уж вы мне поверьте!..

С этой фразой в ушах Кубик вышел из вагона и она еще минуты три дребезжала в голове.

Библиотека неподалеку от офиса Славикиного папы была скромная, найти ее было нелегко, это не Макдональдс. На поиски ее у Кубика ушло с полчаса. Душноватое небольшое помещение читального зала, два компьютера в читальном зале, за одним сидит деваха, тычущая длиннющими, явно наклееными, с картинками ногтями в клавиши кейборда, наверно, библиотекарша, за вторым — благодарение небесам! — сидит Славик. Он увидел художника и вскочил.

— Дядь-Вить!..

Они вышли на каменное крыльцо о трех ступенях и только-только обменялись первыми словами, как подал сигнал Кубиков мобильник. Художник отстегнул коробочку от пояса.

— Да?

— Виктор Александрович, — раздался громкий знакомый голос, — это я. Не заехал за портретом, пусть он побудет у вас, но я непременно его заберу. Он получился? Я на нем "как живой"? Такой, каким вы меня видите? Только не приукрашивайте меня, а то я себя не узнаю.

Лицо Кубика напряглось, Славик озадаченно смотрел на него..

— Я сейчас далеко… Но вы, наверно, обо мне уже слышали. Не обо мне, а о странных событиях, которые произошли в одном крупном городе…

— Шеф-робот, — успел шепнуть Славику художник.

— Да, да, это я, это мой взнос в политику. Я решил некоторое время пошутить — это первое, что подсказало мне мое новое мышление. Не худшее, признаюсь вам, занятие…

Теперь оба не сводили глаз с мобильника, который Кубик держал так, чтобы слышал и Славик.

— Я решил какое-то время пошутить, — повторил Невидимка. — Я начал с тех, до кого мне было не дотянуться — теперь я дотягиваюсь. Видели их? Они все очень смешные на поверку люди.

Не знаю, кого я изберу следующей жертвой…

Славик дотронулся до Кубиковой руки, хотел что-то сказать, но Голос продолжал:

— Скажу вам честно, Виктор Александрович, мышление невидимки — интереснейшая вещь. Возможности открываются передо мной все шире и шире — у меня от них появилась даже эйфория. Жаль, я уже стар. Но у меня есть спасение — вы, вернее, та занятная вещичка, за которой я просто не успел заехать. Берегите ее…

Голос из мобильника продолжал — уверенно, победно:

— У меня, до сих пор видимого и даже иногда слишком (смешок), не могло быть столько возможностей, сколько появилось сейчас, возможностей удовлетворить свое, ну, скажем, любопытство…

Мимо них прошла в библиотеку полная женщина в очках, она обратила, конечно, внимание на напряженные лица взрослого и мальчишки, слушающих один телефон, но, мотнув головой, скрылась за дверью: мало ли что сейчас происходит чуть ли не на каждом шагу.

— Итак, пока что я шучу… Должно быть, до поры. Через время может прийти и новая мысль, но не знаю, какая. Я даже не могу предположить, что взбредет мне в голову, представляете?…

Но вы со Славиком должны знать, что отныне все необъяснимое, о чем вы услышите или прочитаете, исходит от меня. Знайте, что именно вы — наверняка это ваши штучки — выпустили джинна из бутылки, и джинн теперь, ликующий джинн, на свободе…

Я не боюсь, что вы проболтаетесь, — у нас теперь одна общая тайна. Я вошел в вашу, такую, надо сказать, причудливую, что вам выгоднее сохранять ее в неприкосновенности. Я не боюсь… впрочем, чего мне бояться? Мне, невидимке? — тут шеф-робот рассмеялся.

— Ликующий джинн, — повторил он через минуту, — ликующий джинн… Неплохое состояние для человека, а?

И мобильник смолк.

— Аллё? — осторожно спросил Кубик. — Алле!

Но мобильник не сказал больше ни слова.

Не было в эти минуты в этой части огромного города людей, более застывших, более похожих на статуи, чем бородатый художник Кубик и двенадцатилетний мальчик, стоявших на каменных ступенях крыльца, ведущего в скромную районную библиотеку.

Потом Славик шевельнулся.

— Дядя Витя, что такое эйфория?

— Легкое сумасшествие, — ответил Кубик.

В Кукурбитских горах, вернее, в одной, самой большой и высокой, в пещерах между небом и землей, живут Пятиглавы. Их в этой горе всего трое, у каждого своя пещера с пятью окнами. Что представляют собой пещеры, что в них находится, никому не известно. Головы же Пятиглавов можно увидеть в окнах, откуда они подолгу смотрят на далекие города; змеи смотрят на города, поднимают время от времени глаза к небу, где бегут безостановочные странники-облака; не упускают из вида и узкую извилистую речку далеко внизу; следят медленные полеты орлов, облюбовавших гору для своих гнезд; не пропускают мимо взгляда и маленькие деревца и кусты, выросшие на уступах горы чуть ли не до самого верха; заинтересованно глядят на круторогих горных коз, сигающих со скалы на скалу.

По вечерам Пятиглавы не спускают глаз с луны и звезд, слыша одновременно хлопотливый шум речки внизу, редкие птичьи вскрики, чуть заметный уху шелест крыльев и писк летучих мышей, вздохи и скрипы горы, их старого-престарого дома…

Переговариваются Пятиглавы негромкими голосами, по очереди, надолго замолкая, чтобы обдумать сказанную кем-то фразу или так и этак повернуть услышанное слово.

Иногда кто-нибудь из них роняет в тишину строчку стихотворения, вдруг пришедшую на ум, — с чем сравнить ее? Может быть, со звуком колокола — с его гулом, плывущим над землей на тяжелых медленных крыльях… С неожиданным всплеском ручья, вдруг вздумавшего нарушить свое беспрерывное движение возгласом, похожим на человеческий голос.