Дэвид Класс - Огненный шторм

Толстяк повар мгновенно прыгает на него, тесак описывает смертоносную дугу. Ронан в последний момент откатывается под койку.

Жак приседает и ползает вокруг койки, пытаясь до него добраться, тесак со свистом режет воздух. Ронана Жаку не достать, и тогда он поднимает кровать плечом — тяжелая железная конструкция встает на попа и рушится на пол с гулким звоном, а ирландец лишается прикрытия. Ронан снова пытается откатиться, но Жак загоняет его в угол. Тесак снова взлетает…

Гремит выстрел, и все прекращается.

Рука Жака буквально застывает в воздухе.

Мы все оборачиваемся.

На пороге стоит Одноглазый Старпом с пистолетом в руке и со свирепым выражением лица.

— Бросай нож.

— Этот ублюдок меня порезал… — робко возражает Жак.

Пистолет старпома нацеливается на кока.

— Если на этом судне кого-то и убьют, то это сделает или капитан, или я. Последний раз говорю: бросай.

Жак с крепким словечком разжимает пальцы.

— Я еще до тебя доберусь, — грозится он.

— Не доберешься! — рявкает старпом. — Кретины! Вы что, не знаете, что проливать кровь на рыболовном судне — это плохая примета?!

Суеверные матросы согласно кивают.

— А теперь все спать! — приказывает старпом. — Завтра будем тралить девственный риф!

Это команде нравится. Слышны крики «Ну наконец-то!» и «Вот это дело!».

Но старпом еще не закончил.

— Запомните, что я скажу, — предупреждает он, обернувшись в дверях. — Еще одна драка — и я всех уволю и найму новую команду, которой нравится ловить рыбу. Всем ясно? Ронан, ты меня понял?

— Я сейчас пойду спать, сэр.

— Жак?

— Я человек мирный, — рычит толстяк канадец. — Но вот когда всякие придурки проезжаются насчет моего буйабеса…

— Так вот как это называется! — кричит какой-то моряк. — А я думал, это слив в сортире!

Жак забирается на верхнюю койку, рассказывает по-английски и по-французски много интересного о наших мамашах и задергивает занавески.

Полутемная каюта. Воздух еще гудит от кровавой энергии драки.

Вокруг обеденного стола бушует нескончаемый покер. Игроки обмениваются мелкой монетой и крупными оскорблениями. Драк, однако, больше не затевают. К предупреждению старпома все отнеслись серьезно.

Я лежу — тяжелая работа на жаре совершенно меня вымотала. Джиско растянулся на полу под моей койкой. Койка Жака — прямо надо мной. Начинаю понимать, почему именно мое место оказалось свободным.

Толстяк повар битый час хлестал канадское виски и теперь громко ругается и похваляется. Иногда он кричит что-то мне — чтобы убедиться во внимании почтеннейшей публики.

— Такое сказать про мой буйабес! Ничего себе! А ведь мой дедушка работал у самого английского короля, да-да! Жалко, что приперся Циклоп с пистолетом. Я бы у этой нежити ирландской сердце-то и выдрал. Эй, парень, ты меня слушаешь?

— Спать очень хочется! — кричу я в ответ.

— Не знал он, с кем имеет дело! На ньюфаундлендского кока наезжать нельзя! Мы гордимся нашими фамильными рецептами, да-да! Ты знаешь, что мой дедушка работал на громадном судне, которое промышляло треску? Семьдесят человек замерзали на Большой Ньюфаундлендской банке, а мой дедушка один их кормил и согревал!

Он умолкает, и тогда снизу доносится телепатический скулеж Джиско:

Неужели этот шут будет похваляться вкладом своего семейства в уничтожение североатлантической трески?!

Я никак не могу разобраться в собственных чувствах. С одной стороны, нет ничего плохого в том, чтобы разок забросить сеть и чуть-чуть порыбачить. Но вид прилова, и запах, и столько бессмысленных смертей — от всего этого меня буквально тошнило. Поэтому я спрашиваю Джиско: что плохого в том, чтобы добыть немного трески?

Немного?! — взрывается он. Конец собачьему терпению. Наверное, дело в сегодняшней ловле. Сейчас я тебе все разжую, маяк безмозглости. Когда Большую Ньюфаундлендскую банку только обнаружили, рыбакам даже крючки были не нужны. Треску вычерпывали ведрами! И даже после того, как ее без устали ловили целых пятьсот лет, стаи были такие огромные, что лучшие ученые того времени считали их неисчерпаемыми!

— Хорошо было дедуле! — рокочет Жак. — Ньюфаундленд выстроен на треске! Люди на ней богатели! За нее вели войны!

И что же случилось с этими стаями трески? — спрашиваю я Джиско.

Человеческая изобретательность — вот что. Туда стали присылать из Европы громадные суда-фабрики, которые вылавливали сотни тонн трески в час. В мгновение ока от поголовья не осталось ничего, а десятки тысяч ньюфаундлендских рыбаков — вроде деда этого несносного хвастуна — оказались без работы!

Койка скрипит — Жак переворачивается на другой бок и продолжает свою пьяную тираду:

— Треска кончилась, и тогда мой отец стал китобоем! Это был поединок человека с левиафаном, парень, и человека надо было кормить! Папа готовил буйабес для голодной команды, которая вела славную битву с океанскими титанами, с гаргантюа морей!

Славную битву? — телепатически шипит Джиско. Теперь он будет похваляться ролью своего отца в уничтожении гигантских китов!

Словно в ответ на это обвинение Жак громко испускает ветры. А затем, воодушевленный музыкальностью собственных газов, заводит пьяную песню китобоев:

Он прерывается, чтобы хлебнуть еще виски.

Только послушай, как он бахвалится, как будто великим подвигом! Джиско в ярости. В анналах Данна нет более жестокого примера того, как один высокоразвитый, интеллектуальный вид пытался полностью уничтожить другой, чем тысячелетняя война гомо сапиенс с китообразными!

Промочив глотку, Жак снова с энтузиазмом заводит:

Это омерзительно. Слышать не могу.

А мне, честно говоря, кажется, что у него приличный голос.

Ты слова послушай! Это гимн во славу кровавой бойни!

Нет, во славу битвы, возражаю я. И тебе придется признать, что когда люди с гарпунами плывут на деревянных лодках сражаться с самыми большими животными на земле, в этом есть что-то героическое. Вспомни капитана Ахава и Моби Дика.

Джиско пинает меня лапой снизу.

Как мне надоела склонность твоего вида драматизировать и восхвалять, когда нужно каяться и оправдываться! В истреблении китов с начала до конца не было ничего благородного! Первыми на грани исчезновения оказались как раз мелкие киты — гренландские и горбатые — с их прекрасными песнями, куда как мелодичнее этой рифмованной похвальбы!