Ольга Златогорская - Виноватых нет

— Ничего. Прошаришься в процессе, — не принял возражений папа. — Итак, давай вспомним, что ты сказал Лере…

Я захлопнула за собой дверь с мстительным удовольствием. Пусть Игорёк на своей шкуре попробует папин подход…

Уже на улице я подумала вот о чем: со стороны могло бы показаться, что папу больше волнует чужая тетка, чем собственная дочь. И я даже остановилась от этой мысли. Со стороны! Кажется, я стала думать, как это всё выгладит с другой точки зрения! Больше папа не скажет, что я эгоистка!

Я снова зашагала по тротуару. Пусть окружающие думают что хотят, но именно сейчас, когда папа выносит мозг Игорю, я чувствую, что он на моей стороне. И я знаю, что всё это время он думал только об одном: как вернуть меня домой.

Пусть пока он ничего не придумал. Только сейчас я поняла, что он не всесилен. Но я всё равно его очень люблю…

В квартире у Игоря было тихо. Елена Анатольевна не вышла из спальни. Я села за уроки, но сосредоточиться не смогла. Так и сидела, тупо глядя в учебники, пока не стемнело.

А потом у меня за спиной слабый голос спросил:

— Что в темноте сидишь?

Щелкнул выключатель.

Как-то незаметно Сельцовы подкрадываются. Как отец Игоря днём вошел, я вообще не слышала.

Елена Анатольевна остановилась у меня за спиной, в дверном проёме. Так же, как недавно стоял мой папа. И я решилась:

— Мам, а как так получилась, что ты вышла за него замуж? Разве не видела, что он… — я не смогла подобрать слово.

— Разве он такой был? — печально отозвалась мама Сельцова. — Он интересный был, весёлый. Заботливый. Это потом всё как-то постепенно разладилось.

— Зачем же вы живёте вместе? Раз понимаешь, что всё разладилось? — осторожно спросила я.

— Да куда уж теперь. Столько лет вместе. Да и кому я нужна?

— А ты думаешь, ты папе нужна? — не надо бы такое говорить, но я не удержалась.

Елена Анатольевна не рассердилась.

— Сейчас уже скорее он мне нужен. Плохо без мужчины в доме. Ты не поймёшь.

Но я понимала! Я представила себе дом без папы — без его шуток, кулинарных экспериментов, пения в ванной, разбросанных рукописей… И дом становится пустым, словно нежилой.

Пусть у Сельцовых не всё гладко, но что-то же их связывает. А я, как тупой гоблин, влезла со своей правдой…

— И как мы будем… теперь? — всё-таки спросила я.

— Не знаю, — задумчиво ответила Елена Анатольевна. — Но так как раньше не будет, это я тебе обещаю.

Она подошла, протянула руку, наверное, хотела по голове погладить, но не коснулась волос. Чуть задержала ладонь и опустила её мне-Игорю на плечо.

— Я теперь ничего не знаю, — призналась Елена Анатольевна. — Всё как-то неожиданно получилось. Боюсь, у нас больше нет семьи.

Я собралась с духом и решительно произнесла:

— Мама, у нас очень давно её не было. У нас была иллюзия. Макет. Мы все делали вид, что живём вместе. А на самом деле каждый из нас жил сам по себе.

Елена Анатольевна невесело усмехнулась:

— Да уж, странно всё получается. Ребёнку ясно то, что для меня стало открытием.

— Устами ребёнка глаголет истина, разве ты это не знала? И, потом, я думаю, ты сама всё прекрасно понимала. Просто не хотела об этом думать.

Мама Сельцова наклонилась и заглянула мне в лицо.

— Вот не знала, что ты умеешь так разговаривать. Прямо как психотерапевт. Обычно из тебя слова не выдавишь.

Я обмерла: спалилась! Но внешне спокойно ответила:

— Так вы с отцом никогда меня не слушали. А у нас в гимназии, между прочим, есть такой предмет — риторика.

— И у тебя по нему тройка, — тут же сказала Елена Анатольевна.

— А у меня вообще много троек, — не дрогнула я. — Потому что для кого мне учиться? Вам всё равно, а мне и подавно.

— Но ведь учёба нужна тебе!

— Зачем?

— Без хороших оценок не поступить в институт! — Елена Анатольевна отпустила моё плечо и села на кровать.

— Мама, ты всё ещё в прошлом веке живёшь. Это раньше для поступления требовался хороший аттестат. А теперь поступают по ЕГЭ. А это тест. И готовят к нему как к тесту. Рассказать, как это делается? Умные люди говорят, что это не обучение, а натаскивание.

— Ты-то откуда об этом знаешь? — изумилась мама.

— Да все об этом только и говорят, — отмахнулась я. На самом деле Сельцов вряд ли задумывался о таких вещах. А я слушала папины дебаты со студентами. Они не раз спорили на эту тему.

— По-твоему выходит, что учиться совсем не надо? — не сдавалась Елена Анатольевна.

— А я не говорю про «совсем». Как-то же я учусь, раз не выгнали из гимназии. Но если бы моим оценкам дома радовались, или переживали из-за двоек, я бы учился лучше. Трудно делать неинтересное дело, когда оно ещё и никому не нужно.

Мама Сельцова вздохнула.

— Выходит, прав Виктор, я плохая мать.

— А он хороший, ага, — разозлилась я. — Воспитатель хренов, чуть что — по башке. Разве так ведёт себя нормальный отец?

— Ты много знаешь нормальных отцов?

— Знаю некоторых…

И я рассказала маме Сельцова про своего отца. Елена Анатольевна слушала меня с печальной улыбкой. А потом сказала:

— Есть такая пословица: в каждой избушке свои погремушки. Тебе кажется, что в той семье всё идеально, потому что ты там был в гостях. А изнутри это всё по-другому смотрится.

Я вдруг почувствовала жуткую усталость. А ещё — беспомощность. Передо мной сидел взрослый человек, который верил, что все люди живут плохо. И убедить его обратном не представлялось возможным.

А Елена Анатольевна увидела, что у меня испортилось настроение, и сказала:

— Видишь, ты сам всё понимаешь.

Она встала, явно думая уже о чем-то другом. Я быстро, пока она не ушла, спросила:

— Если у нас теперь будет всё по-новому, можно, я сделаю в комнате перестановку?

— Перестановку? — удивилась Елена Анатольевна. — Зачем? У тебя так хорошо…

— Это тебе кажется, что хорошо, — терпеливо объяснила я. — Потому что ты в этой комнате не живёшь. А изнутри это всё смотрится совсем по-другому. Ужасно неприятно сидеть спиной к открытой двери.

— Да? — мама Сельцова задумалась. Она не узнала собственную фразу в моём исполнении. — Сделай, если хочешь. Только не сейчас. Поздно уже мебелью греметь. Люди внизу наверняка уже отдыхают.

— Хорошо.

Елена Анатольевна отсутствующе кивнула и вышла, прикрыв за собой дверь.

Я плюхнулась на диван и вытащила из кармана мобильник. Запустила «аську» и сразу получила три сообщения. От отца, от Машки и один запрос авторизации. В нём значилось: «я это ты. Привет».

Я добавила Сельцова в список контактов, и он тут же написал: «Как там?». Я ответила «Нормально» и прочла сообщения от Машки и папы. Папу интересовало то же, что и Сельцова. А Машка сообщала, что завтра её переводят в нормальную палату, в которой можно навещать. Я, конечно же, пообещала прийти. А что было делать? Мы с ней перекинулись ещё парой фраз, и Машка отключилась — всё-таки она больная и должна спать. Хотя сама она уже жалуется, что ей не разрешают гулять в парке. Сумасшедшая. Радоваться надо, что в коридор выпускать начали… Я ей написала об этом, она похихикала и вышла из «аськи».