Ольга Златогорская - Виноватых нет

Получилось, что я осталась собой только на половину.

Когда-то давно, ещё до школы, папа учил меня кататься на велосипеде. Пока я смотрела на него со стороны, вопросов не возникало. А когда я села в седло… Вроде и педали кручу — я, и рулю — тоже я, но велик живёт своей жизнью. То поедет непонятно куда, то на бок валится, то встанет как вкопанный. Кучу синяков набила, пока мы не слились с ним в одно целое.

Вот и сейчас я не чувствовала единения с телом. Простые движения, которые раньше делались сами собой, теперь приходилось контролировать. Поэтому ни на секунду не удавалось забыть, что я больше не я. Я теперь — мы. И Сельцов в моём теле — не он и не я… Кстати, у него ведь есть имя…

— И мне надо привыкать говорить о себе в женском роде, — задумчиво сказал Игорь-я. — А тебе — в мужском.

— Ты думаешь, это навсегда? — я по-настоящему испугалась. Даже первый страх, там, на Совете, был не таким. Тогда был шок, и больше удивления, чем страха. А теперь…

Игорь-я негромко сказал:

— Не знаю.

И я представила себе всю жизнь. Чужую жизнь, которую мне придётся прожить.

Приходить в чужой дом. Жить с чужими родителями. Мыть и одевать чужое тело. В то время, когда кто-то будет что угодно вытворять с моим… Потом бриться, служить в армии, и до самой смерти носить чужое лицо…

На своём месте я бы заплакала. А сейчас глаза остались сухими. Только зубы почему-то сжались, и вздёрнулась голова. Взгляд сам собой заскользил по верхушкам деревьев.

Игорь-я спросил:

— Что делать будем?

Я пожала плечами. Вернее, хотела пожать, а получилось, что передёрнулась, как от озноба.

— Ты же у нас умная, — усмехнулся Игорь-я. — Придумай что-нибудь.

— Придумаю. Пока я точно знаю, чего делать нельзя.

— Чего?

— Рассказывать кому-то, что случилось.

— Да я и не собирался. Тьфу, блин. Не собиралась.

Я немного подумала и предложила:

— Давай, когда мы вдвоём, будем говорить о себе, как привыкли. Я — в женском роде, ты — в мужском. Всё равно ведь я знаю, что ты не я, и наоборот. Глупо получается.

— А ты думаешь, мы часто будем вместе? — недоверчиво поднял бровь Игорь-я.

— Конечно. А с кем ещё можно обсудить ситуацию? Да и потом, ты думаешь, я вот так, с ходу, смогу изображать тебя, а ты меня? Нам нужно многому друг друга научить.

— Действительно… Кстати, а ты не хочешь рассказать всё своему отцу? Он у тебя прикольный дядька.

— Прикольный-то прикольный, но, знаешь, как он любит говорить? Самые недоверчивые люди — это фантасты и экстрасенсы. Потому что и те, и другие точно знают, что есть на самом деле, а что придумано.

— Он что, экстрасенс?

— Вроде нет. Но он критик и фантастику хорошо знает.

— Думаешь, он нам не поверит?

— А ты бы поверил?

— Вряд ли.

— Ну и куда отправят двух подростков, которые будут настойчиво утверждать, что поменялись телами? Догадываешься? Я в дурдом не тороплюсь.

— Самое страшное не это, — задумчиво отозвался Игорь-я. — Хуже всего будет, если нам всё-таки поверят.

— Почему?

— Думаешь, нам тогда позволят по улицам разгуливать? Ещё дальше запрут, чем в психушку. В институт какой-нибудь закрытый, и будут изучать. Ты хочешь, чтобы тебя забрали на опыты?

— Твои родители тебя отдадут? — изумилась я.

— А их и не спросят. Как и твоих.

— А если они никому не скажут?

Игорь-я грустно посмотрел на меня.

— Знаешь, взрослые почему-то всегда против детей объединяются. У них как будто сговор. Вроде бы дети им не чужие, а свои собственные. Но почему-то мамы не за них, а за учителей.

— Неправда, — заспорила я и поняла, что Игорь-я прав. Да, мой папа — за меня. С мамой сложней.

Подул ветер, и с клёна спланировало несколько листьев. Один опустился на мне-Сельцову на голову, другой — Игорю-мне на плечо. Мы потянулись к ним одновременно. Я — к бывшему своему телу, Игорь — к бывшим своим волосам. Я почему-то смутилась и опустила руку. А Игорь-я взял лист и вдруг улыбнулся:

— Надо привыкать. Пойдём ко мне, покажу, где что.

— А у тебя кто дома? — испугалась я.

— Да никого. Предки придут не раньше семи.

— И что мне тогда делать? — запаниковала я. Сейчас, уже совсем скоро, мне придётся жить чужой жизнью.

— Да ничего. Мама спросит: «Уроки выучил?», ответишь: «Выучил». Проверять она не будет. Спросит: «Как дела в школе?», скажешь — «Нормально». Вот и всё.

— А если она ещё что-то спросит?

— Не спросит.

— И что, твои родители каждый день повторяют одно и то же? Как роботы?

Игорь-я посмотрел на меня колючими глазами. Не думала, что на моём лице можно сделать такое непримиримое выражение.

— Ладно, — быстро сказала я. — Там посмотрим. Но пошли лучше сначала ко мне. Папа придёт к пяти и будет занят. А потом мы с ним поговорим.

— О чём?

— Есть одна идея. По дороге расскажу.

До прихода отца я успела показать Игорю всю квартиру. Потом на лестнице раздались голоса, щелкнул замок, и папин голос мягко произнёс:

— Давайте продолжим нашу беседу в кабинете…

Хлопнула дверь, и слов стало не разобрать.

Мы засели в моей комнате. Игорь-я пристроился на краешке дивана и огляделся.

— У вас уютно.

— Ага. Смотри, учебники вот здесь, на полке. Ручки-тетрадки — в верхнем ящике стола. Будешь уроки учить — просто передвинешься, чтобы тебе комп не мешал.

— А у тебя машина какая?

— В смысле? — я не сразу поняла, чём он. — А, ты про компьютер… Мощный какой-то, я точно не знаю. Папа год назад покупал, сказал, самый крутой, чтобы с запасом. Показать?

— Ну, если его без тебя можно будет включать…

— Можно, конечно. Ты же должен быть как я. Если к компу не подойдёшь, будет подозрительно… Вот, смотри.

Хорошо, что файл с дневником запаролен — когда-то я «закрыла» его просто ради интереса. Можно не волноваться. А все прочие файлы у меня не секретные. Лишь бы он в «аське» от моего имени не писал!

У компа время летит быстро. Не знаю, сколько мы просидели. На часы я посмотрела, только когда в коридоре снова раздались голоса.

— Вы так ничего и не поняли! — резко бросил высокий женский голос. Молодой и неприятный, визгливый.

— Увы, — ответил папа. Судя по голосу, он улыбался. — Где уж мне, старику, понять молодёжь!

Собеседница юмора не поняла.

— Моей мамочке побольше вашего будет, а она старушкой себя совсем не считает. Как и бабушка, впрочем. Это страшно, что вы себя таким считаете, правда, страшно. Аж как-то даже холодно стало.

— А вы одевайтесь теплее, — спокойно отозвался отец. — Осень, простудиться недолго.

— Я с вами серьёзно, а вы…

— Не обижайтесь.

— Я обижаюсь только на близких людей. А их от силы десять. Остальные — кто они такие, чтобы на них обижаться?

В голосе гостьи звучали истерические нотки. Или близкие слёзы. Папа, наверное, это тоже слышал. Он сказал: