Дмитрий Емец - Книга Семи Дорог

– Откуда? Это ты его пожелала? – спросил он у Дафны.

– Я! – Варвара забралась в седло. Жеребец отнесся к этому спокойно. Его больше интересовало содержание буслаевских карманов.

– Ну топай давай, дедушка современного коневодства! Всем пока! – Варвара толкнула жеребца шенкелями, чуть ослабила повод и почти сразу перешла на рысь.

Дафна с Мефодием остались одни. Они стояли в вековом лесу, которого совсем недавно не существовало. Стволы деревьев покрывал мох.

– Решительная девушка, – сказала Дафна.

Меф кивнул. Воздух рассекла длинная стрела и впилась в камень метрах в десяти от них. За ней просвистела еще одна, и снова мимо.

– Пошли отсюда! А то еще пристреляются. – Меф наудачу отправил кузнечную наковальню в сторону, откуда прилетела стрела. Он не попал, потому что не прошло и пяти секунд, как третья стрела расщепила молодое дерево рядом.

– Еще довольно гуманно! – сказала Дафна. – Можно было заказать и двести стрел, не считая горшков с греческим огнем. Ой, ты чего?

Меф дико оглянулся на нее и схватил за запястье. Она ощутила рывок, а в следующую секунду осознала, что ее волокут. Вокруг что-то громко лопалось, выбрасывая огонь. Плескала горящая нефть. Трещали деревья. Небо было черно от стрел.

Обнаружив под выступавшими корнями дуба темную щель, Мефодий затолкал туда Дафну. Сам же остался снаружи: места в убежище больше не оставалось. Три стрелы врезались в землю совсем близко, четвертая в дуб. Расколовшейся стрелой Мефу оцарапало щеку. Из-под корней высунулось лицо Дафны. В таком ракурсе она напоминала суслика.

– Теперь ты понимаешь, почему молчание золото? – спросил Буслаев.

– Конечно, – она выплюнула на ладонь небольшой золотой слиток. – Вот смотри! А ведь молчала всего секунд десять!

Откуда-то прилетела еще стрела, отбившаяся от основной стаи. Меф немного озадачился, а потом сообразил, что последнюю тучу стрел они выпустили в себя сами. По одной же в них явно пускает кто-то другой, в меру застенчивый и скромный, не исключено, что уплывший на байдарке. Мефодий представил большой улей с пчелами и, материализовав его, отправил по обратному адресу.

Лес вокруг пылал. Пора было выбираться. Он взял Дафну под локоть и решительно потащил ее по едва заметной тропинке. Даф запуталась волосами в кустах шиповника.

– А волочь зачем? Я и сама ходить умею! – сказала она недовольно.

Меф остановился.

– Прости. Как-то не подумал, что умеешь!

Услышав слово «прости», Дафна убедилась, что перед ней и правда виноваты, и испытала большое воодушевление.

– Ты мог бы хотя бы спросить: хочу ли я идти с тобой? – продолжала она.

– Хочу ли ты идти со мной? – послушно повторил Мефодий.

– Ха! Не смешно! – фыркнула Дафна и, независимо сунув руки в карманы, пошла с ним. Глаза щипало от дыма. Буслаев представил и озвучил ветер, относящий дым в сторону.

– Все равно не понимаю, почему иду с тобой, – сказала Дафна почти беспомощно. Видимо, она продолжала думать об этом.

– Потому что мы договорились держаться вместе!

– С кем держаться вместе? С тобой? Какой кошмар! Да, точно. И где были мои глаза? – повторила она и успокоилась, удовлетворенная объяснением.

Шли дни. Семидорожье бурлило, как вода в чайнике. С каждым днем события становились все глобальнее. Особенно когда новоприбывшая семерка обнаружила, что выдумывать можно не только леса и поля, но и целые народы. Правда, существовало небольшое «но». Выдуманные люди вели себя как боты в компьютерной игре, делая лишь то, что им велено.

Шилов отправился навестить Мошкина, прихватив с собой двести тысяч гуннов и германцев. Евгеша скромно отгородился великой китайской стеной. Виктор обиделся и взял стену приступом, опустошив плодородный край, который Евгеша целых два дня застраивал деревнями и засаживал живописными зарослями бамбука. Мошкин, застигнутый ночью в собственной постели, бежал на спешно вызванном драконе. Плохо придуманный спросонья дракон во время полета чихал и имел на брюхе лишние, раздражавшие его лапы.

Впрочем, и второму не позавидуешь. Варвара, которую он успел достать, натравила на него свой десертный нож, и тот упорно преследовал Шилова день за днем, отвлекаясь лишь на согнувшиеся под тяжестью плодов яблони, которые Виктор во множестве насажал по всему пути следования.

Прасковья со свойственной ей скромностью сделала себя царицей Египта. Вплетала в волосы живых змей, передвигалась в носилках. Окружила себя стражей – абсолютно бесполезной, потому что все телохранители были влюблены в хозяйку и защищали ее в основном друг от друга. Ночами они толпились у ее двери, оружие теряли. То и дело между ними вспыхивали драки за право помыть после обеда тарелку Прасковьи или прижать к груди ее комнатные тапки.

Дочь Арея, обосновавшаяся в Скифии, где она была чем-то вроде повелительницы диких лошадей, послала к сопернице свежевыдуманного гонца с осторожной запиской, что египетские царицы не носили тапки, но Прасковья его обезглавила, и тема на этом была закрыта.

Чимоданов стал атаманом разбойников и грабил караваны. Больше всего его раздражало, что караванщики сразу сдаются, жмутся как бараны и бросаются отдавать ему тюки с товарами. Однажды Петруччо стал требовать сопротивления, и послушные боты ринулись на него всей толпой. Спасся чудом. В другой раз среди караванщиков оказался Мефодий, без дела слонявшийся по всему Семидорожью, и банда Чимоданова понесла большие потери. Личной стычки между противниками не состоялось, потому что в последний момент у Буслаева не поднялась рука метнуть в Петруччо пилум, и тот с гиканьем исчез в пустыне вместе со своими бедуинами.

После неудачи с великой китайской стеной Мошкин пожелал стать царем. Потом Великим шаманом. Затем первым визирем. Потом поэтом на необитаемом острове, где он сидел на ящике со сгущенкой и ел падавшие ему на голову бананы. После поэтом на обитаемом острове, потому что бананы надоели. Затем поэтом, женатым на главбухе. Она была как все главбухи: любила котят, бижутерию и шоколад. На третий день, не выдержав салатов и тортиков, Мошкин с рыданиями скормил ее акулам, а сам захотел стать белым осликом с золотой гривой. В осликах Евгеша едва не застрял навеки, потому что они не умеют разговаривать, и был спасен доброй Варварой, которой животное кого-то туманно напомнило. На четвертый или пятый день Мошкин объелся недозрелых груш, и у него заболел живот. Но он не был уверен, что живот и что из-за груш, а только сидел под цветущей сливой и плакал басом, не в силах разобраться в своей противоречивой натуре. Рядом свивался кольцами и неотрывно смотрел на него лишнелапый дракон, ставший его неразлучным спутником.